Глава восьмая
Через пять минут, чувствуя себя более грязной, чем она была когда-либо прежде, Джорджина направилась на поиски Лайэна. Она предусмотрительно захватила с собой два пустых металлических ведра, стоявшие около плоской каменной плиты, и когда она, наконец, нашла его за кормлением двух свиней на заднем дворе, она загремела ведрами и надменно потребовала:
— Где я могу их наполнить?
Он потянул время, выпрямляясь, потом небрежно махнул рукой в направлении хорошо протоптанной дорожки, ведущей от дома и исчезающей за живой изгородью.
— Выше топалки. Просто руководствуйтесь чутьем, вы не пропустите воду.
— Спасибо! — Она высоко задрала нос, как бы демонстрируя чутье и в то же время выказывая свое недовольство такой его неучтивостью. Она скорее умерла бы, чем попросила его пойти с ней по воду, но, пока она двигалась в том направлении, которое он указал, весь ее облик выражал негодование.
Она не имела ни малейшего представления ни о том, что такое «топалка», ни даже о том, как она может выглядеть, но она шла по дорожке до тех пор, пока не уперлась в живую изгородь. В ней был проход, по которому дорожка продолжалась дальше вдоль узкой тропинки, вьющейся между беспорядочно разбросанных неподстриженных кустарников. Она стала задыхаться, так как начался небольшой подъем, однако слабое позванивание воды, доносившееся из заросшей крапивой канавы, показывало ей, что она на правильном пути, и поэтому она продолжала двигаться дальше.
Потом дорожка закончилась, и она, оглядевшись, увидела скалы, папоротник и сорняки — но никакой воды. Она стояла тихо и прислушивалась, звук бегущей воды был дразняще близок, но не было никакого другого признака ее. Целых полчаса она искала, говоря себе, что должна это сделать непременно. Хотя она и оттирала себя самым тщательным образом, пытаясь освободиться от болотной грязи, ее запах до сих пор удерживался в ноздрях, и она знала, что не сможет отдохнуть и расслабиться, пока не смоет последние следы этой грязи.
Ноги жгла крапива, когда она брела через густой подлесок, ветви куманики рвали одежду и царапали лицо, однако она продолжала поиски, бормоча сердитые слова осуждения Лайэна Ардьюлина.
Ей захотелось закричать от досады, когда она в конце концов признала поражение. Она споткнулась о плоский камень и села, оглядывая потускневшими глазами растительность, маскирующую окрестности и так хорошо хранящую секрет. При мысли, что ей придется возвращаться в хижину с пустыми руками, к горлу подступали рыдания. Как он обрадуется виду ее горя; как он будет злорадствовать, когда у него опять появится возможность схватить ее за горло жестокими условиями, которые терпит его народ, названный ею ленивым! Она сожалела о сказанных в горячности словах, а теперь начала понимать, что бедность, существующая в Таэлии, никоим образом не является виной народа, переносящего ее невзгоды. Кроме того, она чувствовала, что Лайэн Ардьюлин привез ее сюда не затем, чтобы безжалостно насильно задержать здесь, его намерение было в том, чтобы гарантировать, что она покинет этот район только либо с твердым решением помочь, сделать все, что в ее силах, чтобы облегчить страдания людей, или, если это не получится, с настолько отягощенным чувством вины сознанием, что ее разум уже никогда не сможет радоваться миру и спокойствию.
Она сидела со склоненной головой, понуждая себя вернуться, и удрученно смотрела на кучу высоких папоротников. Уже почти решив подняться, чтобы отправиться в путь, ее глаза заметили быстрый серебристый всплеск. Еле способная поверить в свое счастье, она бросилась вперед, раздвигая руками папоротники, и вот перед собой она увидела озерцо, шириной около двенадцати дюймов, с водой темной, неподвижной, но кристально чистой. С возгласом искренней радости она встала на колени и окунула руки, сложенные пригоршней, в холодную глубину, поднесла этот нектар к губам, и ледяная пресность охладила ее язык. Напившись досыта, она наполнила до краев ведра и направилась к хижине, чувствуя такое ликование, что вес ведер даже не ощущался.
Лайэн раздавал зерно стайке пищащих цыплят, когда Джорджина, покачиваясь, преодолевала последние несколько ярдов перед домом. Когда он бросил птицам последнюю горсть корма и двинулся навстречу ей, мимолетная улыбка искривила углы его рта.
— А я думал, что вы заблудились, — вежливо предположил он, — не трудно было найти ручей?
Уверенная, что он смеется над ней, она пригнула подбородок к груди и солгала:
— Нет, нисколько, там было так тихо, что я присела на минуту и… задумалась, — закончила она дерзко.
— А, — ответил он с напускным умиротворением, — я понимаю, хорошо найти местечко, где сердцу спокойно. Надеюсь, ваши мысли были приятными?
Его насмешка заставила ее сердито отвернуться, но когда она отходила от него, ей пришлось холодно спросить через плечо:
— Не покажете ли мне, где я могу нагреть воду? Если я не смою с себя все это, то я буду кричать!
Видимо, он понял, что переборщил с поддразниванием, или, может быть, ее дерзкие слова не смогли скрыть удрученного состояния. Его голос стал неожиданно сердечным, когда он ответил:
— Ладно, давайте-ка эти ведра мне. Я не могу гарантировать вам горячую ванну, однако если вылить эту воду в то, что Дидра называет «ведьминым котлом», и погреть над огнем, то ее будет достаточно, если добавить еще пару ведерочек, чтобы вполне теплой водой вы вымылись.
«Ведьмин котел» Дидры оказался большим железным котелком с железным крюком сверху, за который Лайэн повесил его на стержень, расположенный выше уже разгоревшегося огня.
Он вылил воду в котелок, и, прежде чем пойти к ручью, чтобы снова наполнить ведра, притащил из сарайчика во дворе цинковую ванну, которую он разместил возле огня.
— Вот, миледи, — усмехнулся он, — ваша ванна почти готова.
Когда она с подозрением оглядела пустую комнату, он прочел ее мысли и сказал холодно:
— Не беспокойтесь, что здесь нельзя уединиться. Мне еще до темноты надо кое-что сделать по хозяйству, так что когда все будет готово, я займусь делами. На это уйдет не менее двух часов, — подчеркнул он. Она покраснела, его проницательность оказалась просто сверхъестественной, однако прежде чем она успела собраться с мыслями, он подхватил ведра и большими шагами вышел из хижины.
Купание принесло ей такое наслаждение, что она совсем утратила чувство времени. Никогда до сих пор эта процедура, которой она подвергалась ежедневно всю жизнь, не доставляла ей столько удовольствия и наслаждения. Дома ее ванная комната была симфонией в голубых тонах: голубая ванна, выложенные голубой плиткой стены с множеством зеркал, огромные мохнатые светло-голубые полотенца и стеклянные полки, заполненные всеми мыслимыми туалетными принадлежностями. Однако она никогда не проводила больше десяти минут в шикарном интерьере этой комнаты; непрерывный поток горячей воды она едва замечала, его ценность для нее была исключительно функциональной.
Здесь глубина воды составляла едва шесть дюймов, она была слегка теплая и быстро остывала. У цинковой ванны было рифленое дно, и нельзя было с удобством сидеть сколько-нибудь долго, а тепло от огня хотя и приятное, но все же с одной стороны чуть ли не поджаривало ее, тогда как с другой стороны ванны был холод от сквозняка, пробивавшегося через щели в двери. Тем не менее она испытывала небесное наслаждение, намыливая тело толстым слоем пены дезинфицирующего мыла, от терпкости которой щипало в ноздрях, и смывая последние следы болотной грязи.
Когда она вытерлась досуха и сменила белье на свежее, то испытала такое чувство блаженства, что перенесенные испытания показались ей почти стоящими того, точно так же, как боль оказывается не напрасной в том случае, когда удовольствие, получаемое после прекращения боли, достаточно сильное.