— Тогда почему бы тебе не воспользоваться самолетом? — спросила Стелла с холодным высокомерием.
Майкл уселся в ближайшее кресло, стер пот со лба и улыбнулся с ангельской невинностью, глядя в ее сердитое лицо.
— Стелла, дорогая, ты ведь так не думаешь, — поддразнивая, сказал он. — Разве каждому из присутствующих неизвестно, как глубоко ты меня уважаешь, не так ли? — обратился он к остальным в комнате.
Удивительным образом напряжение, угрожавшее разразиться всеобщим скандалом, рассеялось от того, что Майкл не обратил на него внимания. В уголках губ Лайэна застыла кривая усмешка, когда глаза Майкла умоляли Стеллу подойти к нему, откровенно не считаясь с явным ее нежеланием — она даже не сделала попытки встать навстречу деверю. Джорджина же была в восторге от того, что дядя появился так вовремя. Голосом, теплым от того чувства, которое переполняло ее, она попыталась извиниться перед ним.
— Извини, пожалуйста, дядя, я хотела сказать тебе, что мы уезжаем, но все произошло так неожиданно, что у меня просто не было времени. Ты простишь меня?
— Забудь об этом, девочка. Я здесь, вот и все.
— Ты можешь объяснить мне этот ужасный акцент? — язвительно набросилась на него Стелла, пытаясь выставить его на посмешище. — Такое притворство у такого же чистокровного американца, как я сама, я просто терпеть не могу!
— Может быть, может быть. Я действительно родился в Америке, однако мое сердце принадлежит этой стране, и именно Керри, и тебе это хорошо известно! — хмуро ответил Майкл. Это было единственное его уязвимое место, которое могли задеть безжалостные слова Стеллы.
Стелла пожала плечами:
— Тогда почему же ты не живешь здесь постоянно? — спросила она с обманчивой сладостью, превратившейся в уксус при последующих ее словах. — Теперь тебя в Америке ничто не удерживает — у тебя там нет дома, нет близких родственников и… нет работы!
Майкл подпрыгнул на месте, его лицо побагровело от бешенства.
— Мне придется сказать… тебе, бесчувственному роботу, а не женщине! Да, я скажу! Единственной причиной того, что я так долго работал у тебя, это была возможность позаботиться о Джорджине, помочь ей не стать точной твоей копией. Однако теперь она выходит замуж за превосходного молодого человека — ирландца — и я чувствую, что мои обязанности перед умершим братом исполнены, и я смогу дальше жить по-своему и там, где я буду на настоящей своей родине. Так что к черту тебя, Стелла Руни!
С этими последними, брошенными на лету, словами он пересек комнату и секундой позже за ним громко захлопнулась дверь, и в комнате на мгновение воцарилась гнетущая тишина.
— Хорошо же! — задыхаясь от гнева, выдавила из себя Стелла и снова замолчала.
Прежде чем ее матери удалось найти слова, чтобы разразиться обличительной тирадой в адрес Майкла, Джорджина торопливо прервала молчание:
— Мамочка, ты, наверное, устала, я отведу тебя куда-нибудь, где ты сможешь отдохнуть, поспать. Кэт, наверное, занята ужином, но она уделит мне минутку, чтобы подготовить для тебя комнату… и комнату для Уэйли.
Дидра вошла с кофе как раз вовремя, чтобы услышать эти слова Джорджины.
— Не беспокойтесь, — с готовностью предложила она, — Кэт вернется с Майклом, и все будет в порядке. Если вы хотите, миссис Руни, — улыбнулась она Стелле, — я провожу вас наверх. Кофе не остынет, пока вы вымоетесь, не желаете ли принять душ?
Однако Джорджина не намеревалась остаться наедине с Лайэном, этого же не хотелось и Стелле, поэтому, когда Джорджина запротестовала:
— Очень мило с вашей стороны, Дидра, но я займусь этим сама. Вы оставайтесь здесь и займитесь кофе, — Стелла кивнула в согласии и позволила Джорджине проводить ее к двери.
Лишь оказавшись в комнате, отведенной ее матери и соседствовавшей с ее собственной, Джорджина почувствовала наконец себя в безопасности и вздохнула с облегчением. Битва, несомненно, не кончилась, однако этот перерыв давал ей возможность оправиться от почти осязаемого чувства обиды и гнева, которое плотными волнами заполняло пространство между Лайэном и ее матерью. Обрадованная этой передышке, она расслабилась и начала разбирать чемодан с вещами Стеллы, но та, внимательно рассматривавшая в окно окрестности, внезапно отвернулась от этого, так нравившегося Джорджине, пейзажа и спросила ее резким голосом:
— Майкл, по-видимому, думает, что это обручение старейшины и твое настоящее. Почему ты не решилась сказать ему правду?
Джорджина вцепилась в платье, которое она как раз вынимала из чемодана, и ее глаза забегали, пока она собиралась с ответом.
— Он… его не было здесь, он ловил рыбу, — заикаясь, сказала она. — Он узнал об этом вечере только сегодня утром и сразу же поспешил сюда, чтобы присутствовать на нем, так что, видишь, у меня просто не было времени сказать ему.
Взгляд голубых глаз Стеллы замер, полный подозрения:
— Но ты же сказала, что именно сегодня вечером было впервые объявлено о помолвке, то есть в присутствии Майкла? Мне трудно в это поверить, Джорджина. Майкл, конечно, негодяй, но он никак не глупец, а он не выглядел изумленным — скорее успокоенным. Говори всю правду!
Платье выпало из внезапно ослабевших рук Джорджины, она отвернулась от пытливого взгляда матери; бесполезно пытаться обмануть ее, Джорджина чувствовала это инстинктивно, так как никогда раньше не обманывала ее.
— Дорогая моя!
Перемена в голосе Стеллы была поразительной, и Джорджина отреагировала на этот теплый тон, как цветок на солнечный луч. Когда мать протянула к ней руки, она бросилась в них с плачем, в который вылилось перенапряжение последних минут.
Стелла нежно гладила ее по голове, прижав к своей груди и заботливо сжимая в объятиях, и Джорджина начала бессвязно, захлебываясь от рыданий, говорить и говорить. Глаза Стеллы мерцали над склоненной головой дочери тем блеском, который хорошо был знаком всем ее конкурентам.
— Ну будет, будет, хорошая моя, — шептала она, — не плачь, ни один мужчина не стоит таких слез. Давай, осуши глаза и расскажи мне все об этом.
Однако даже матери Джорджина не могла высказать всю терзающую сердце боль, никому не могла она передать словами тот простой факт, что она отчаянно любит Лайэна Ардьюлина; что он уверен в ее любви и что эта ее любовь была отвергнута им самым жестоким образом. Стелла терпеливо ожидала, когда она начнет говорить, однако когда Джорджина молчала даже после того, как перестала всхлипывать и слезы высохли на ее щеках, она, наклонившись, прошептала прямо в склоненную голову дочери:
— Ты любишь его, не так ли, моя дорогая?
Когда Джорджина кивнула утвердительно, Стелла продолжила:
— Я сделаю все, чтобы уберечь тебя от этого, дитя мое. Я никогда не думала все эти годы, с тех пор, как я сама пережила точно такое же страдание, что моей дочери однажды потребуется утешение, такое же, как я в свое время обрела от твоей бабушки. Она тоже пережила сердечную боль, обнаружив себялюбие и безразличие в сердце человека, которого она любила. Вместо ожидаемого ответного чувства, она нашла такое скопище своекорыстия, проникнуть в которое она была не в силах. О, я не смею отрицать, что эти ирландцы могут быть неотразимо обаятельными, — ведь разве то, что я вышла замуж за твоего отца, не доказательство тому? — но их очарование сохраняется лишь в течение того времени, пока они не добьются своего, а после того приходит отчаяние и крушение иллюзий, и это на всю жизнь.
Она крепко обхватила Джорджину и искренне убеждала ее:
— Забудь его, дорогая, теперь, пока еще не поздно! Возвращайся в Штаты вместе со мной, там ты будешь в безопасности, там ты не будешь под его влиянием. Работа — это самое чудодейственное противоядие против печали — поверь мне, я-то знаю!
Она подняла указательным пальцем подбородок Джорджины и увидела свое отражение в ее страдающих серых глазах, взволнованных, казалось, сильнее моря, беспрестанно бившегося о берег за окном.
— Обещай мне, что мы уедем, Джорджина, пожалуйста, обещай мне!
Слишком подавленная, чтобы сопротивляться, Джорджина кивнула утвердительно. Ее глаза наполнились слезами затаенной боли, а голос звучал хрипло, будто бы с трудом вырывался из судорожно перехваченного горла.