— Лайэн! Что вы делаете здесь, в Нью-Йорке?
Крайне озадаченный, он запустил пальцы в шевелюру, совершенно растрепав аккуратную прическу, что, однако, позволило его волосам улечься беспорядочными волнами и сделало его гораздо более похожим на того Лайэна, которого она помнила.
— Я здесь по делам, — ответил он ей. — Мне было поручено связаться с мистером Драйзбергом, что я и сделал, и он сообщил мне, что меня ожидают в офисе фирмы «Электроник Интернэшнл», где я встречу лицо, с которым должен был увидеться. Не спрашивайте меня об имени этого человека, я его не могу сообщить вам; он пожелал остаться анонимом. Все, что я знаю о нем, это то, что он является благотворителем Керри, и мы обязаны отдать ему долг благодарности.
— Но мне сказали, что меня посетит министр, — прошептала Джорджина.
Лайэн гордо поднял голову:
— Я и есть министр, я думал, что вам это известно. И кого, на ваш взгляд, вы ожидали…
Последние его слова захлебнулись в быстром вдохе, когда его осенило. В эти долгие секунды, в течение которых он пытался осознать это открытие, он смотрел на нее в изумленном молчании, а потом его плотно сжатые губы растянулись в причудливой улыбке и он мягко произнес:
— Я должен бы был догадаться, ну и дурак же я, я никогда не подозревал.
Она отвернула свое пылающее лицо от его нежного взгляда и набралась смелости.
— Так вот что имел в виду дядя, когда сказал, что я сегодня получу ответы на все мои вопросы?
Лайэн наморщил лоб:
— Вы видели Майкла? Вы хотите сказать, что этот старый нечестивец все знал и ничего мне не сказал?
— Он и мне забыл сообщить о целом ряде вещей, — она проглотила подступившие слезы. — Например, что вы являетесь министром.
Его удивление, несомненно, было истинным.
— А разве вы не знали этого, когда были у меня в Керри? Тогда были парламентские каникулы, а я всегда провожу свободное время в Орлиной горе. Наверняка, кто-нибудь упомянул об этом — может быть, Кэт?..
Она покачала головой, пристыженная, вспомнив те обвинения, которые она так часто предъявляла ему. Она не заметила, как он приблизился к ней. Глядя на нее с улыбкой, тайны которой она не могла разгадать, он спросил:
— Тогда, если вы не знали ничего о моей работе, как вы думали, на что я живу?
Этот вопрос был задан с такой обманчивой кротостью, что она немедленно с запинкой ответила:
— Присматриваете за имением… ваши арендаторы…
Ее объяснение было внезапно прервано, когда его руки опустились ей на плечи:
— О Господи! — гневно процедил он сквозь сжатые зубы, — вы считали меня бездельником, паразитом — не удивительно, что вы не могли заставить себя поверить мне!
Джорджина со страдальческим всхлипыванием отпрянула от него.
— Очень жаль, — задыхаясь, сказала она, — но этого мне никто не сказал — ни вы, ни Кэт, ни даже дядя Майкл…
— Но я-то, я сам сообщил вашей матери, — сказал он осмотрительно, — в тот вечер, когда мы возвращались с вечеринки.
Она закрыла глаза, настолько сильным было ее страдание от боли, нанесенной ей двуличностью матери, и потом прошептала:
— Она, должно быть, забыла упомянуть об этом.
Он подошел еще ближе, так что она, трепещущая, оказалась в его тени, и мягко спросил:
— А какая разница? Разве то, что вы узнали обо мне сегодня, заставит вас поверить мне, потому что без доверия не может быть любви, а, — его голос стал глубже, — мне позарез нужна твоя любовь, дорогая.
Она не могла вынести этого. Его близость, теплота голоса и невероятная искренность — все вместе околдовало ее, и если она не выстоит перед этим очарованием, то это кончится для нее несчастьем. Однажды она уже поддалась — с катастрофическим результатом. Она отодвинулась, чтобы он не почувствовал дрожи, которая ослабляла ее, и попыталась придать своему ответу твердость.
— Любовь! Я однажды предложила вам мою любовь, и вы швырнули ее назад, мне в лицо! — Громкое рыдание перехватило ей горло, и при этом звуке он подскочил к ней, чтобы подхватить ее стройное вздрагивающее тело и крепко сжать его в объятиях. Когда она попыталась освободиться, он отрезал:
— Не сопротивляйтесь! Расслабьтесь и положитесь на меня.
Целых пять минут он, молча прижимая ее к сердцу, укачивал ее, как ребенка, пока дрожь и отрывистые сухие рыдания, сотрясавшие ее, не утихли. Потом, когда, как ему показалось, она успокоилась, он укорил ее с пылкой нежностью:
— Ты, глупышка, разве ты не осознаешь, когда у мужчины приходит конец терпению? — он нагнулся, чтобы приласкать губами ее щеку, и прошептал ей в ухо:
— Ты никогда не узнаешь, чего мне стоило отказаться от того, что ты предложила мне той ночью. К счастью, я распознал твою невинность — твоя реакция была трогательной, но такой неопытной — и я оказался бы свиньей, если бы воспользовался этим.
Задыхаясь, она быстро вздохнула, а он, подавив улыбку, продолжил:
— Хотя это и требовало силы воли на менее чем семи мужчин и я приносил этим тебе боль, я сдержал свои чувства, и я благодарю Бога, что мне это удалось! Ты могла, конечно, в то время не думать так, дорогая, однако если бы я не устоял, ты бы возненавидела меня навсегда.
Ее голова покоилась рядом с его сердцем, она решилась на болезненный вопрос:
— Но если ты любил меня уже тогда, почему же ты не сказал об этом?
— Потому что ты не верила мне, — просто ответил он. — Я невыносимо страдал эти три месяца, задавая себе вопрос: мог ли я воспользоваться тем, что ты мне предложила в надежде, что позже ты научишься верить мне; я называл себя самым последним идиотом за то, что позволил Уэйли и твоей матери забрать тебя и увезти, воспользовавшись своим влиянием на тебя, однако того, что ты чувствовала ко мне тогда было недостаточно. Физическое влечение — это еще далеко не любовь; та любовь, которой я хотел от тебя, основана на полном доверии, и даже хотя была возможность потерять тебя, я готов был ждать до тех пор, пока у тебя не появится это доверие. Чувствуешь ли ты его теперь?..
Ледяные стены, окружавшие ее сердце, растаяли и послали поток ощущения пробуждения, пробежавший по всему ее телу. Она воспринимала Лайэна, как каменную опору, когда стояла в кольце его рук, и знала, что он ждет от нее ответа. Когда она подняла свои серые глаза на него и позволила ему увидеть немое счастье, отразившееся в них, ему не потребовалось никаких слов, он обнял ее еще крепче и наклонился к ее жаждущим губам.
Ее сердце отчаянно колотилось, как будто у него выросли крылья, когда он искусно и на совесть показывал силу своей любви к ней. Он страстно целовал ее; ее губы, ее глаза, мягкую полость ее рта и снова ее губы, как будто был не в состоянии насытиться ее сладкой щедростью. Она ослабела от восторга и была сумасшедшей от счастья, когда прошептала:
— Не сон ли это, Лайэн, дорогой?
Он прервался только на мгновение, чтобы уверить ее с чисто кельтской беспечностью:
— Это не сон, девочка. Фантазии и кошмары кончились, вместе со всеми сомнениями и недоверием, которые отделяли нас друг от друга.
Он приподнял ее подбородок, чтобы посмотреть в ее лицо своими взволнованными голубыми глазами.
— Они кончились, их нет, любовь моя!
Он ждал, настороженный, обидчивый, его быстрая ирландская гордость готова была вспыхнуть при малейшем признаке колебаний. Она не стала увиливать, задавая ему уточняющие вопросы. Ей не надо было уверений в отсутствии чувств к Дидре, у нее не было сомнений в его любви к ней: она чувствовала к нему полное доверие. И она прошептала прямо в его суровые губы:
— Да, они все прошли…
Его сильные жилистые руки сжались вокруг нее, и она затрепетала от бешенства его неистового сердца, колотящегося около ее виска. Его голос был прерывистым от чувств, когда он еще раз склонился к ней в поисках ее губ и торжествующе сказал перед тем, как поцеловать ее:
— Значит, моя милая, все это правда. Ты здесь, ты моя, и я люблю тебя!