— Да, пожалуйста.
Анархист взял паспорт, еще раз пробормотал слова благодарности и раскаяния и поспешил покинуть квартиру. Несомненно, за неполный час с Б.Н. страху он натерпелся больше, чем за полмесяца допросов в департаменте.
— Что с Киршиным? — напомнила Ирина.
— Давайте я, — легко вызвался Леопольд. — Стрельнуть его, и всех делов.
— Нет, — неожиданно возразил Б.Н., — не ты. Это же я его привел в нашу дружину. Я сам. Я и Николай.
Я не удивлялся и не возражал. Что бы там ни говорил Б.Н. об отсутствии подозрений в мой адрес, мы все понимаем, что они есть. Если не прямым сотрудничеством с охранкой, то по крайней мере связью с провокатором я себя запятнал. А раз виноват — нужно исправляться. Б.Н. на самом деле очень ревнив, ему нужно подтверждение того, что я все еще верен товарищам и террору.
Когда мы уходили, Ирина плакала. Хозяйка-немка поила ее каким-то успокаивающим отваром из трав с добавлением опиумной настойки. Леопольду было велено отвезти нас к даче, а потом вернуться и доставить Ирину в «Боярский двор». Мы сидели в пролетке молча, Б.Н. задумчиво похлопывал ладонями по лежащему у него на коленях портфелю для бумаг, а я кутался в шерстяной шарф, спасаясь от летящих в лицо колючих ледяных кристалликов.
— Ты, может быть, думаешь, что я поступаю жестоко? — тихо спросил Б.Н.
«Может быть, ты бы хотел остаться на квартире с Ириной, глотать хозяйкины успокоительные отвары, а я бы разобрался со всем сам?» — должна была означать его реплика.
— Нет, — ответил я. — Ты поступаешь правильно.
Леопольд высадил нас около церкви, и мы около четверти часа брели до дачи по присыпанным снегом дорожкам мимо зарослей голых мертвых кустарников. Моя мастерская уже не казалась мне родным и безопасным местом. Едва я переступил порог меня прошибло до одури поганое ощущение, будто я зашел в оскверненное — выражаясь клерикальным языком — нечистое место.
— Во сколько он обычно возвращается? — спросил Б.Н., проходя в гостиную.
— Теперь стал немного раньше, около четырех часов, — ответил я.
— Ну что ж, подождем.
Я проверил, насколько хорошо закупорены жестяные оболочки с динамитом, и сложил их в один чемодан, в другой упаковал свои инструменты вместе с кой-какими личными вещами. Б.Н. достал из своего портфеля небольшой футляр и попросил несколько минут уединения. Я знал, что ему нужно сделать себе инъекцию морфия, и не стал мешать.
Минуты тянулись долго. Даже перед первым покушением я не испытывал такого тяжелого, удушающего чувства. И вместе с тем я был полностью закрыт для всякого рода бытовых переживаний, какие могут испытывать люди от сознания предательства близкого человека. Я не чувствовал боли, только холод, как это бывает, верно, при смертельном пулевом ранении. Единственное, что мне было нужно: убедиться совершенно в том, что Б.Н. не ошибся в своих выводах. Мне нужно было услышать от Савелия действительное признание в том, в чем мы заочно признали его виновным.
Сава пришел, как обычно в четыре часа, как будто совсем ничего не случилось. Я слышал, как он возится в сенях, разувается и снимает ватник.
— Иди, встреть, — велел мне Б.Н.
Должно быть, что-то отражалось на моем лице, так как Савелий спросил, в чем дело.
— Б.Н. хочет поговорить с тобой, — ответил я.
Мы прошли через гостиную в главную комнату, я пропустил мальчишку вперед и остановился в дверном проеме.
— Садитесь, господин Киршин, — сказал Б.Н., указывая на выдвинутый в середину стул.
— Что случилось? — спросил Сава.
Б.Н. зажмурился и знакомым усталым движением потер виски.
— Ну, не будем ходить вокруг да около. Я уже устал от этого. Говорю прямо: вас обвиняют в сношениях с охранным отделением.
Я вспомнил, как в поезде во время поездки из Финляндии к нам пристал таможенный офицер с вопросом, что мы везем в чемодане, и как быстро Лисенок сообразил, что сказать. И сейчас прямое заявление руководителя его не ошарашило и не смутило.
— Кто же? — быстро спросил он.
— Один из наших товарищей видел вас выходящим из дома, где полицейский служащий Крафт проводит встречи со своими осведомителями.
— Он ошибся, я не знаю никакого Крафта.
Эта первая реакция Савелия, совершенно рассудочная в такой ситуации, в которой невиновному человеку было бы невозможно сохранить спокойствие, еще больше убедила меня в том, что мы не ошибаемся.
— Хорошо, тогда ответьте, где вы были 22-го числа прошлого месяца вечером.
— Не могу помнить. Либо с вами, либо здесь. Где мне еще быть?
— Тебя не было ни здесь, ни с моими товарищами, — сказал я.
— Вспомни, Николай, я, верно, ходил в город что-то купить или по поручению…
— Нет.
— Товарищи, это глупость!
Он резко вскочил со стула. Б.Н. так же быстро, естественным и неуловимым движением достал из внутреннего кармана пиджака маленький браунинг. Я ни разу не видел, чтобы наш руководитель сам стрелял в кого-либо, но я не сомневался, что у него хватит и решительности, и умения.
— Извольте сидеть смирно, — сквозь зубы процедил Б.Н.
— Товарищи, вы обвиняете меня, исходя из голословных показаний неизвестного лица, — поспешно заговорил Савелий. Теперь я видел, что его слегка трясет, а на лбу выступили капли пота. — Могу я хотя бы узнать, кто это?
— Можете. Это анархист, известный под именем Александр, из рабочих. Вы его, конечно, помните. Его товарищи из-за вас отправились на бессрочную каторгу.
— Почему вы это говорите? — простонал Савелий. — Между прочим, почему вы не предполагаете, что этот Александр сам выдал своих товарищей и перекладывает вину на меня? Это объяснило бы, во всяком случае, почему он, в отличие от своих товарищей, на свободе.