Раше во все глаза пытался хотя бы что-то разглядеть в этой сибирской пустыне из окна кабины пахавшего снег и темноту снегохода.
Было холодно, словно в аду; даже при работавшем на полную мощность обогревателе, который наполнял кабину запахом выхлопных газов, стекло было таким холодным, что обжигало пальцы. Раше не был ни тепличным растением, ни калифорнийским пляжным мальчиком: ему пришлось пережить несколько зим, когда температура падала значительно ниже нуля, а ветер метался в бетонных ущельях Нью-Йорка, словно спущенный с цепи самой смертью. Но это не шло ни в какое сравнение со здешним морозом.
Еще хуже мороза угнетало ощущение абсолютной пустоты. Вряд ли поверхность Луны выглядит более мертвой, чем этот ландшафт за окном. Раше — городской парень, он родился и вырос в Нью-Йорке. До переезда в Блюкрик он даже представить себе не мог, как можно жить в городишке, где нет и десятка улиц хотя бы в одном направлении. Раше понимал, что ему далеко до любителя диких мест, но это... просто край Земли, конец жизни. Ни дать ни взять «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Трудно представить, что здесь может кто-нибудь выжить.
Даже Шефер.
Один из русских хлопнул его по плечу и показал рукой вперед. Раше стал вглядываться в мглу за окном, пытаясь разглядеть, на что обратили его внимание.
Он увидел какие-то строения.
— Нефтепроводная насосная станция Ассима, — сказал Комаринец, — мы почти на месте.
Внезапно с передних сидений послышался взрыв шумного спора, двое солдат возбужденно говорили по-русски и показывали пальцами на что-то впереди.
— В чем дело? — напрягшись, спросил Раше. Он чувствовал себя неуютно без оружия — свой повидавший виды «специальный» 38-го калибра пришлось оставить по требованию посла, который хотел избежать любого повода для международного скандала. Если эти твари, эти охотники, явившиеся с неведомой звезды, где-то здесь...
— Водителю показалось, что он заметил впереди на горизонте какое-то движение, — пояснил Комаринец.
— Пришельцы? — спросил Раше.
Потом вспомнил, что, даже если пришельцы здесь, их все равно не увидеть. Они легко превращаются в невидимок, когда захотят.
Если, конечно, их безделушки не отказываются действовать на таком морозе.
Комаринец отрицательно покачал головой:
— Думаю, ему действительно показалось или ветер взметнул вверх кучу какого-нибудь бумажного мусора или тряпья.
Это заявление, имевшее, видимо, целью успокоить его, заставило Раше разнервничаться еще больше: вероятно, твари все-таки здесь, но не успели включить экраны невидимости, сразу не заметив приближение колонны снегоходов.
— Что бы он ни увидел, сейчас там нет ничего, — сказал Комаринец.
— Надеюсь, что так, — с жаром поддержал его Раше, — я в самом деле очень на это надеюсь.
Глава 30
Шефер осторожно шагнул на корпус корабля.
— Горячо, — сказал он, — но сапоги, похоже, терпят.
— Вы говорили, что эти твари любят тепло, — напомнила Лигачева.
— Я тоже, — усмехнулся Шефер, делая второй шаг. — Не знал, что оно нравится и их кораблям. Знаете, у меня такое впечатление, что корпус живой.
— Может быть, он действительно живой, — предположила Лигачева, — мы ведь ничего не знаем.
— Значит, если войдем внутрь, то окажемся в его утробе? — с насмешливой гримасой спросил детектив. — Могу предложить несколько подходящих вещей, которыми хотел бы набить эту утробу.
— Вы хотите, чтобы им стало по-настоящему жарко, а? — с нервным смешком поддержала его Лигачева. — Что ж, почему бы и нет? — Она соскользнула с валуна и смело направилась к входу, держа наготове АК-100.
Шефер тоже улыбнулся.
— Почему бы нет? — повторил он, ни к кому не обращаясь.
Они вошли, тесно прижимаясь друг к другу.
Шефер ожидал, что они попадут в атмосферную камеру или какой-то тамбур, отделяющий вход от внутренних отсеков, но ничего похожего не оказалось: все выглядело так, будто перед ними открывалась пещера.
Однако едва они оказались в ней, все вокруг разом изменилось. Воздух был спертым, пропитанным резким запахом масла, видимость застилала дымка влажного тумана, в котором было трудно дышать. Освещение давало красновато-оранжевое сияние красных стен этой пещеры, сплошь покрытых сложным узором переплетения чего-то совершенно непонятного. Были эти узоры механизмами, украшением или какими-то элементами конструкции, ни Шефер, ни Лигачева догадаться не смогли.
Но чем бы они ни были, их вид вызывал отвращение. Шефер не собирался тратить время на изучение узоров на переборках вблизи. Он и без того уже чувствовал слабость и головокружение.
Детектив задавал себе вопрос, есть ли здесь силовое поле или какое-то устройство, чтобы удерживать эту удушливую атмосферу, либо она сама не желает смешиваться с земной.
— FM, — сказал он по-английски, вспомнив, что о частотной модуляции ему что-то рассказывал один инженер, — черт бы побрал это колдовство!
Он оглядел освещенное призрачным светом пространство, ограниченное безумно разукрашенными переборками, в которое откуда-то нагнетался липкий, колеблющийся туман этой атмосферы. Потом остановил взгляд на том месте, где искривленный проход, в котором они стояли, открывался в громадный отсек. Украшенные красным узором пиллерсы подпирали подволок, во все стороны открывались новые искривленные проходы или округлые ниши. Внутреннее устройство корабля походило на лабиринт, все закоулки которого затопляли зловещий красный свет и вонючая мгла.
— Неудивительно, что они такие дерганые, — сказал он. — Запри меня минут на пятнадцать в этом сумасшедшем доме, я тоже захочу кого-нибудь убить. — Он вскинул АК-100. — Боже правый, я уже захотел.
— Подождите, — остановила его Лигачева. — Взгляните туда.
— Куда? — спросил Шефер.
Лигачева показала рукой в сторону одной из округлых ниш. Шефер проследил глазами направление.
И увидел, что привлекло ее внимание. Одна секция переборки не была красной. В этом ужасном красном освещении трудно было сказать наверняка, зелеными, серыми или черными были детали этого участка конструкции, но явно не красными.
В переборке была рваная брешь. На взгляд Шефера, это походило на результат взрыва, но он решил, что пришельцы вполне могли просто разорвать переборку, чтобы отремонтировать что-то скрывавшееся за ней.
Части странного узора тоже кое-где были заменены не их красным материалом, а обыкновенными земными трубами, вентилями и электрощитами. На некоторых щитах Шефер даже разглядел буквы кириллицы.
— Грязные ублюдки! — воскликнула Лигачева. — Они напали на станцию, перерезали всех рабочих, мой дозор, моих друзей! Они поубивали их всех, чтобы получить это!
— Надо отдать им должное, — спокойно возразил Шефер, — они находчивы. Что-то тут взорвалось в результате крушения, или взрыв и вызвал его, заставив сделать незапланированную остановку в этой яме. Ваша маленькая насосная станция просто послужила им в качестве придорожной мастерской.
— Но они перебили всех людей в этой мастерской из-за нескольких деталей! — крикнула Лигачева. — Это ведь не секретное оборудование, даже не что-то специальное — просто трубы и арматура! Они могли попросить. Предложить бартерную сделку! Могли, в конце концов, набрать этого хлама сколько угодно даром — кто бы помешал им, с чего бы мы стали беспокоиться о таком мусоре? — Она ударила прикладом автомата по трубам. — Это же просто хлам.
Шефер схватил ее за руку и отдернул от стены.
— Прекратите истерику! — приказал он. — Достаточно, черт побери! Она стала вырываться.
— Но...
— Сейчас же заткнитесь! Их может быть на борту много! Если хотите, чтобы у нас остался шанс устроить здесь что-нибудь стоящее, замолчите, пока эти твари не услышали нас!
Лигачева затихла, и Шефер отпустил ее.
— Могу признать, — сказал он, — что наши друзья вели себя не лучшим образом, посетив вашу страну. И вполне согласен с вами, что, прежде чем покинуть их корабль, мы просто обязаны оставить что-то на память о себе.
— Какого сорта «что-нибудь»? — спросила Лигачева.
Шефер тряхнул рюкзаком: