Майор неопределенно усмехнулся в ответ и снова встал, с интересом поглядывая в сторону столика, стоявшего прямо под поразившим его иконостасом.
Он вдруг начал догадываться, к чему клонит старушка. Сделав шаг в угол и продолжая слушать Маргариту Васильевну, Вербин слегка наклонил набок голову, чтобы разглядеть корешки на книгах, стопкой выложенных под иконами.
«Протоколы сионских мудрецов», прочитал он. «Берегитесь сектантов», «Жидомасоны – кто они?». Молитвенник на церковно-славянском языке завершал перечень и лежал снизу, что и понятно – на церковно-славянском языке много не прочитаешь…
«Библии нет, – машинально отметил про себя Вербин. – Хотя что тут странного? С этими книжками Библия вряд ли сопрягается: тут уж либо одно, либо другое».
– Но вот вы же крестились на иконы, – решил спросить Вербин, – я сам только что видел. Зачем же креститесь, если в Бога не верите?
Маргарита Васильевна посмотрела на него так, словно он был несмышленым ребенком.
– Это обычай предков, – молитвенным голосом ответила старушка. – Это – святой знак, оберегающий русского человека от напастей, от зла, которым наполнен мир. Наши обычаи, обряды – лучшее, что есть на земле. Это – то, что хотят у нас отнять всякие инородцы. Они хотят, чтобы мы стали Иванами, не помнящими родства. Да вы кушайте варенье, добрый человек. Если понравится – я вам могу и с собой положить, домой деточкам отнесете.
Попрощавшись с радушной хозяйкой, майор спустился ниже этажом. От встречи у него осталось смятенное чувство. С одной стороны, он увидел перед собой необычайно чистую, опрятную старость. Старость человека, чья жизнь наполнена глубоким осознанным смыслом. Сама комната с красивыми иконами, с лампадой, с выметенными полами и аккуратно застеленной старушечьей кроватью говорила об этом. Дай Бог каждому в старости вести такую жизнь.
Но с другой стороны…
«Странная какая-то религия, – подумал Вер-бин. – Религия без Бога. Нужно только быть русским и ненавидеть инородцев, а остальное как же – само собой?»
Впрочем, думать обо всем этом не было времени. Владимир уже много лет назад положил себе за правило не предаваться размышлениям об отвлеченных вещах, которые в данный момент его не касаются непосредственно. Он только как бы помечал их в мозгу, а потом укладывал куда-то глубоко-глубоко, подальше, чтоб не отвлекали и не мучили понапрасну, в ущерб вещам реальным. А об отвлеченных предметах он подумает как-нибудь на досуге – когда выйдет на пенсию.
После того как Марина обошла все школы города, «подозрительных» детей оказалось в списке семьдесят девять человек. Со всеми следовало побеседовать, причем действовать нужно было осторожно, чтобы никого из ребятишек не напугать.
Действительно, нельзя же спрашивать ребенка: «Скажи, Петя, тебя не трахали взрослые дяденьки? А другие дяденьки в это время не снимали это на пленку?»
За такие вопросы в два счета вылетишь со службы.
Разговаривать нужно очень осторожно, очень бережно и аккуратно. Но если вести себя так, то, скорее всего, и не добьешься признания от тех, кого на самом деле ищешь. Те ребятишки, которые участвовали в съемках, наверняка не захотят признаваться.
К удивлению Марины, Инна Менделевна Збарская согласилась помочь мгновенно.
Стоило Марине рассказать старой доцентше о проблеме, с которой столкнулась, как Збарская тотчас кивнула головой и лицо ее приняло непреклонное выражение.
– Мы найдем их, – сказала она, хищно шевеля усиками над верхней губой. – Мы разыщем этих гадов, и они будут наказаны. Не сомневайтесь, Мариночка.
– Да нет, – улыбнулась та. – Вы не правильно меня поняли, Инна Менделевна.
Искать гадов будем мы – милиция, а вы могли бы помочь определить, кто из детей подвергался этим ужасам. Пока у нас семьдесят восемь человек. Вы ведь сможете побеседовать с ними? Жертвами преступников был кто-то из них.
Они сидели на кафедре, куда Марина пришла впервые после долгого перерыва.
В последний раз она была тут еще до защиты диплома, на пятом курсе. Как много в ее жизни случилось за это время, как сильно изменилась она сама! А на кафедре, казалось, жизнь остановилась, тут не было заметно никаких изменений.