Лайза Таттл
Холодная закуска
Во время беременности мне все время приходила на ум древняя легенда.
Правда, не столько сама легенда, сколько одна сцена из нее: страшная развязка темной драмы измены и возмездия. На сцене присутствуют только двое, мужчина и женщина. Они женаты, или, точнее, были женаты, и у женщины от него двое сыновей. Когда-то она любила мужчину, но сейчас ее любовь превратилась в ненависть. Он знает это, но безразличен к ее чувствам, потому что является могучей и важной фигурой, силой в стране, а она просто бессильная женщина.
Действие происходит в ее доме на кухне. Хотя он покинул ее, оставил ради другой женщины, он вернулся, чтобы заявить права на своих сыновей. Они, кроме всего прочего, его наследники; это происходит в древности, когда дети являлись собственностью отца, а женщины были всего лишь средством для их рождения.
С типично мужским тщеславием он не удивлен, что она приготовилась принять его, как гостя, даже сготовила угощение для человека, который, разрушив ее жизнь, явился теперь, чтобы отнять у нее детей. Принимая все это как должное, он садится и позволяет ей прислуживать ему. Он ест от души, даже не поинтересовавшись, почему она не присоединяется к нему на пир.
Насытившись, он, наконец, спрашивает, где же его сыновья.
Страшно рассмеявшись, она говорит, что он уже пообщался с ними.
Что это за история? Кто она? Кто он? Не помня имен, я не могла ее найти, не знала, с чего начать. Я искала ее в книгах с мифами древности, в греческих трагедиях, но так и не смогла найти. Но, все-таки, я, наверное, читала ее когда-то или видела на сцене…
«Такого люди не делают.» Это слова из более современной пьесы — Ибсена или Стриндберга? Во всяком случае, я чувствую именно так. Но все-таки, даже если такого никогда не происходило, кто-то же это написал, кто-то все обдумал и нашел правдоподобным. Я знаю, женщины, бывает, убивают собственных детей, однако это мужчины превратили родительские права в нечто связанное с собственностью, наследованием и правом носить или нет его имя, словно любовь зависит от генов или законов. Мужчины, а не женщины, всегда имеют возможность отрицать отцовство своих незаконнорожденных детей. И только женщины усыновляют, удочеряют или просто похищают чужих детей, чтобы было просто кого любить. И это мужчины желают думать, что они сами более важны, чем дети, которых они породили, и что отвергнутая с презрением женщина способна убить собственных детей просто, чтобы досадить мужчине, что покинул ее.
И все-таки, что я на самом деле знала о том, как станут вести себя люди в чрезвычайных обстоятельствах?
И что, если история, которая, как мне кажется, я помню, это то, что я сделаю сама?
Кармен меня успокаивала. Странные сны, жестокие фантазии не так уж необычны. Они не означают, что я — страшная личность. Я, конечно, не стану поступать как в своих фантазиях. Страх того, что я это могу… что ж, не удивительно, если я различаю чуждое в себе, потому что сейчас мои мысли работают иначе: беременность — это измененное состояние.
Кармен начала моим советником, но превратилась в подругу. Предполагалось, что она поможет мне прийти к согласию с моей ответственностью, сломить «криминальный настрой мыслей», приведший меня на кривую дорожку, и помочь «реинтегрироваться» в нормальное общество. С течением месяцев она все более становилась просто хорошей советчицей и подругой. Возможно, единственной подругой, которая осталась у меня после всего того, что произошло.
Я ощущала свою вину, когда нас застукали, то же чувствовал и Джон. Фактически, мы ощущали свою вину даже до того, страшась оказаться пойманными — шашни на работе всегда плохая идея, но иногда это непреодолимо.
Я знаю, мне следовало сопротивляться. Мы оба знали, что законодательство подчеркнуто ставит вне закона сексуальную активность на федеральной собственности между федеральными работниками. Но еще хуже — мы не были ровней: я была его боссом.
Но наш случай не являлся сексуальным домогательством! Между нами все было не так. Я ни к чему его не принуждала. Все, что он наговорил в суде, было уловкой, изобретенной его адвокатом, чтобы добиться для него более легкого приговора. Что ж, уловка сработала. Он выглядел столь убедительным, что даже я задумывалась: может, я действительно была бессердечной хищной дьяволицей, запугавшей бедного юного Джона ради доставления себе сексуального удовлетворения?
Я знала, что адвокаты способны наговорить все, что угодно. Моя собственная адвокатша хотела обвинить Джона в изнасиловании, но я удержала ее в узде. Я не была готова проделать такое с ним, да и в любом случае она признала, что если нам не поверят, то результатом может оказаться весьма сильный обратный эффект. Я посчитала, что мне меньше терять, чем Джону: у меня нет партнера, нет денег в банке… я, конечно, потеряю работу — мы оба потеряем — но я посчитала, что когда шум уляжется, я перейду в частный сектор.