– Не ты ли пенял мне, что не хорошо вот так поступать с человеком: то взял, то отдал? – осуждал его Всеволод.
– Разве я привел эту «Магдалину» в город славных потомков Атлантиды? Нет! Ты пожалел «мадонну с младенцем», а теперь заставляешь краснеть за неё. Я не знаю, как обуздать эту дикарку. Внешне она ничем не отличается от нас с тобой, но то, что творится в её голове – это тёмный лес!
– Извини меня, тёмный лес можно найти в любой голове, тем не менее мы понимаем друг друга… Ладно…я тебя понял.
«Всеволод посадил её под домашний арест, и возвращаясь, вечерами начинал воспитательный процесс. Ла-дин закрывалась руками и сжималась в комочек от его громкого голоса. Нет, он не кричал, просто инстинктивно повышал тон, пытаясь достучаться до сознания. Так он проводил день за днем, всё то свободное время, что у него оставалось», – писал в своей истории Филипп.
И правда, всё то время, что Всеволод бывал дома, он проводил с Ла-дин. Рядом с ней он зашивал свою одежду, втолковывая ей нормы приличия, готовил себе еду и ел тут же. Мастеря табурет или выстругивая ложку, он заглядывал ей в глаза:
– Вот представь, моя Чага – красавица, умница, суровый вожак стаи! Как я её выхаживал, лечил. Носил на руках, отдавал лучшие куски мяса, и что? Представь, если Чага будет любить не меня, как сейчас, а Джозефа? Будет к нему ластиться, ходить по пятам и радостно прыгать при встрече? Не обидно ли мне будет? Не больно? Чага, которая спит у меня в ногах, и жалобно скулит, если не беру её с собой. И вдруг она уйдет от меня. Предаст? Ну даже не знаю, как тебе объяснить.
– Женщина и мужчина – это две половины целого, – говорил он в другой раз, – как земля и вода. Земля не родит, если вода не оросит её. Только если есть мужчина и женщина возможна жизнь. Мужчина и женщина создают Род. Род – это дети, рожденные от них, и дети их детей. Как ветки на дереве, как листва. Все они одной крови. Все они рождены от любви. Э-э-э-э, любовь – это нечто похожее на то… что испытывает ко мне моя собака. И я к ней. Она мне верна, она мне верит и никогда не уйдет к другому хозяину, а я не променяю Чагу на другого пса. Между мужчиной и женщиной может быть похожая связь, и даже сильнее. Это и называется – любовь. Твоё поведение осуждается, потому что женщина, это часть Рода – проРОДительница. Если твои дети будут невесть от кого, они будут безРОДные. А твои действия – прелюбодеяние – против любви, прежде любви, без любви. Это горе – никто не поможет растить и кормить твоих детей. Никто не возьмет за них ответственность. И это горе им принесешь ты.
Он открыл блокнот и показал Ла-дин свое родовое древо. Оно уже не помещалось на страницу, когда он провел указательным пальцем по веткам.
– Так люди помнят свой род. Детей, внуков правнуков… Кроме того, если ты не хочешь, чтобы твои дети родились с рогами, как у оленя, или ушами, как у мамонта, нельзя, чтобы люди одного Рода рожали общих детей… – продолжал он скорее шутливо, чем серьёзно.
Так продолжалось несколько месяцев.
Он говорил, говорил…часто повторяясь, описывая картины правильной, идеальной, счастливой жизни. Описывал идеально-счастливое общество, сидя тёмными, холодными вечерами у камина. Все жители коттеджа наблюдали со стороны и посмеивались. А Ла-дин, постепенно расправляя плечи, снизу вверх рассматривала его горящие, возбужденные глаза. Он брал её за руку и что-то вещал ей, торопливо и пламенно…только что? Многое из сказанного осталось для неё загадкой. Но тон! Ей нравилось, как он говорил.
А ему нравилось, как она слушала…эта женщина затрагивала какие-то тайные струны его сердца, рядом с ней он испытывал особый душевный подъём, и мысль о том, как она легко предлагала свое тело всем и каждому, изматывала его до глубины души.
Когда Филипп в очередной раз узнал о её похождениях и сообщил Всеволоду, тот просто взбесился. Решительным шагом он ворвался в дом, схватил её за руки, и задыхаясь от негодования не мог произнести не слова. Она упала на колени и судорожно начала целовать его руки, он же в бессилии опустился рядом с ней и их глаза встретились.
– Поклянись мне…что не один мужчина больше не коснется твоего тела. Если только я не позволю…ты слышишь? – она только моргала широко открытыми глазами и молчала. – Ты слышишь меня? Я не хочу…чтоб кто-то был близок с тобой.