Марта -- а по описанию в этом не приходилось сомневаться -- вошла в его жизнь чуть более трёх лет назад и следующие месяцы обернулись для юного художника феерическим калейдоскопом. Вдохновлённый своей новой музой, он писал полотно за полотном, порою падая прямо у холста от недосыпания. Но прошло время и от Марты не осталось ничего, кроме скупой записки, в которой каллиграфической россыпью, было указано на Холодную Землю.
И никто уже не сможет сказать, были ли порождённые её влиянием полотна истинными шедеврами, или всё той же низкопробной мазнёй, которую художник производил впоследствии. Одно лишь действительно верно: все свои старые работы он сжёг, дабы никогда более не вспоминать о причинах их возникновения.
С этого момента для Анатоля стало понятно, что Марта не потеряна безвозвратно, что существуют зацепки, могущие привести его в места, которые, похоже, не обозначены на географических картах. И он принялся за поиски.
Труд этот на поверку оказался проще, чем казалось сначала. Таинственная женщина пронзала тонкую ткань мироздания то тут, то там, подобно толстой игле, в которую заправлена суровая нить. Мир исходился затяжками и разрывами, которые, при должном упорстве, заметить не доставляло большого труда.
И закружились дороги; понеслись, сменяя друг друга пейзажи. Ведомый наитием, Анатоль чуял дальнейший свой путь, следовал течениям вселенской изнанки подобно тому, как стрелка компаса следует магнетическим линиям.
Штрихи, обрывки, люди. Анекдот из "Мнемозины", афиша шарлатана в Белостоке, бесноватый выкрест в Вильне -- казалось, всё сущее описывало орбиты кругом существа, которое с каждым новым открытием делалось всё более таинственным и непонятным. И всё чаще улики указывали на неведомую Холодную Землю.
Когда Анатоль вошёл в возраст Христа, в Бресте была осень. Воздух был холоден и влажен, и дождь моросил не переставая. В портовом кабаке, сумрачном и смрадном, наш путник расположил к себе окружающих нехитрыми фокусами -- их он усвоил от одного итальянца, утверждавшего себя учеником Калиостро -- и вскоре был сыт и пьян. Там-то и встретился ему просоленный морем и прожженный солнцем матрос, поведавший столь же мистическую сколь похабную историю о шлюхе, разрушившей всё его нехитрое прошлое. Анатоль понял о ком идёт речь, вино взыграло в его крови, и речь уже зашла о поножовщине. Они даже вышли на задний двор, но в этот момент матрос увидел в глазах соперника холодный свинцовый блеск. И Анатоль заметил то же в глазах моряка -- странное чувство родства, внезапно возникшее между поединщиками, не дало пролиться крови.
Чем оно было, это чужеродное чувство холода? Уж точно оно не принадлежало ни одному из них, даже и близко не подходящее их горячным натурам. Но оно было в них, и подобно тому, как мазок мастера вносит душу в неудачную картину ученика, это нечто заставило их думать и действовать иначе, нежели они были предрасположены.
Утро мужчины встречали лучшими товарищами, словно знавшими друг друга всю свою жизнь.
Так у Анатоля оказались цифры, какими принято обозначать места на картах. И тремя днями позже он покинул Францию. Он смотрел, как тает в утреннем тумане древняя крепость, и мёртвые линкоры салютовали ему сквозь толщу прибрежных вод.
И нельзя было назвать эту землю иначе, как Холодной, поскольку не было на ней ничего, кроме холода. Обозначенный остров был невзрачной кучей камней, вокруг которой на мили не нашлось бы и самых незначительных признаков жизни.
Но по камням шагал уже не тот юноша, который дрожащими руками держал прощальную записку. На Холодную Землю ступил человек, прошедший мир и видевший, казалось, всё, что только мог представить разум. Он строил дома в мирное время и разрушал их участвуя в войнах, он оставил за собой не менее новых жизней, чем загубил собственной рукой. И здесь, между морем и небом, Анатоль разом ощутил всё, что довелось ему пережить.
Движения, образы, запахи, мысли, чувства -- рухнули на него всей своей сокрушительной массой, и он растворился в них. Ощущение счастья, такое сильное, что человеческое существо не могло вынести его, вдруг переполнило Анатоля, и это случилось за миг до того, как он забыл своё имя.
Он был всем и видел всё. Время отступило. Вокруг была яростная бурлящая жизнь, созидающая и уничтожающая. Она бросала людское племя всё в новые атаки, и люди, будучи не в силах противиться, рвались вперёд, теряя своих товарищей и отвоёвывая для себя всё новые и новые пространства.
Он видел, как человеческому разуму покорился сперва воздух, а потом и безвоздушное царство. Он видел, как человек подчиняет себе корпускулярные силы, тайны наследственности, даже злую и непокорную стихию чистого хаоса.