Но, оказавшись на многолюдной улице, Рицка сразу утратил свою приятную расслабленность. Руки в карманах сжались в кулаки, на бледном осунувшемся лице проступили напряжённые морщинки. Появилось инстинктивное желание спрятаться, закрыться, исчезнуть. Рицка не хотел никого видеть, и не хотел, чтобы его видели. Он не хотел видеть всю эту кипящую вокруг него жизнь самого центра города со всеми этими проносящимися мимо автомобилями, со всеми этими толпами людей, которые всё говорили и говорили что-то друг другу, шумели, смеялись. Ему чужда была их жизнерадостность, за которой они прятали внутреннюю пустоту, чужды все их лживые и вымученные эмоции, потому что в контрасте с его эмоциями и его болью всё было лживо, вычурно и надуманно.
И поэтому, когда Сеймей вдруг взял его за руку, мальчик снова почувствовал благодарность. И хоть Рицка уже и не был в том возрасте, когда гуляют за ручку, все эти условности тоже показались ему надуманными, потому что хотелось держаться хоть за что-то, а всё, за что он держался раньше, было безвозвратно утрачено.
- Как ты? – спросил Сеймей.
- Ничего, - ответил Рицка. Он чувствовал вину за то, что так холоден с братом. Сеймей ухаживал за ним, заботился о нём, а Рицка так ни разу и не смог улыбнуться ему. Даже сейчас, когда Сеймей шёл вместе с ним в больницу и держал его за руку, чтобы он не ощущал так остро свою отчуждённость и одиночество, Рицка не мог улыбнуться ему хотя бы самой слабой и больной улыбкой. Он просто не мог и всё. Растягивать губы в этом странном мимическом движении казалось ему чем-то неестественным или даже противоестественным. Но Сеймей ничего и не требовал. После того вечера, когда он нашёл Рицку без сознания в куче бумажного мусора, он стал обращаться с ним как будто бы осторожнее, как со смертельно больным.
В больнице Рицка попросил брата:
- Подожди меня в холле. Я схожу к психологу сам.
Сеймей хотел что-то возразить, но Рицка ответил всё тем же спокойным и твёрдым тоном, к которому Сеймей постепенно начинал привыкать:
- Не волнуйся за меня. Можешь даже прогуляться, если не хочешь сидеть. Встретимся через час у этого дивана, - он кивнул на чёрный кожаный диванчик рядом с регистратурой.
Не то, чтобы Рицка мучался особой неохотой идти к психологу, скорее, он не испытывал ничего перед этим визитом. Не задавался вопросами вроде: «А зачем мне это?» или «А мне это поможет?» Он только испытывал лёгкое сожаление, что идёт не к привычной уже Кацуко-сенсей, а к новому незнакомому человеку, который потребует от него открыть запертые намертво двери его души и попытается проникнуть внутрь своими холодными, уверенными и настойчивыми, если не сказать наглыми, руками. А Рицка не хотел никого впускать. И дверей открывать не хотел. Он только хотел, чтобы все оставили его в покое.
Наверное, именно по этой причине Рицка и освободился от психолога несколько раньше, чем ждал. Молодая женщина, чуть постарше Кацуко-сенсей, устав добиваться от него хоть чего-либо кроме равнодушного «нормально», «угу» или «всё в порядке», посмотрела со вздохом на настенные часы и разрешила ему идти.
До назначённого часа встречи с Сеймеем оставалось ещё двадцать минут, и диван был пуст. Значит, Сеймей всё-таки ушёл погулять. Рицка сел и приготовился ждать, радуясь своему маленькому кусочку одиночества, тишины и покоя. А потом ему показалось, что он слышит голос Сеймея где-то совсем рядом.
Рицка встал, прошёлся по коридору и действительно увидел Сеймея, разговаривающего с кем-то. Сеймей говорил быстро, как будто боялся не успеть, а в его собеседнике мальчик узнал Нисея. Завидев Рицку, оба замолчали.
Мальчик остановился напротив них в нерешительности. Он думал, что Нисей начнёт по обыкновению иронизировать и насмехаться над ним, но тот молчал. Только бросил на Сеймея злой колючий взгляд и пошёл к выходу.
И Рицка ничего не спросил, и Сеймей ничего не рассказал.
И, оказавшись, наконец, снова в своей комнате, Рицка согнулся под тяжестью навалившейся вдруг усталости, прошёл мимо окна, не пожалев даже о птицах, которые не прилетали к нему, и лёг на кровать. Ему хотелось снова забыться и снова видеть свои красивые сны, в которых он мог улыбаться, в которых он мог верить и любить.
*
Иногда Рицка действительно забывался. Например, за ужином, когда ему приходилось говорить, что-то отвечать маме, или когда он слушал рассказы Сеймея за столом. Рассказы без какой-либо определённой темы, но всегда шутливые, заставляющие маму звонко смеяться, а потом вдруг замолкать, вспоминая, что Рицка болен, и говорить на полтона тише. И иногда Рицке нравились эти рассказы, он даже ощущал некую заинтересованность и совсем забывал. Но стоило ему только удержать в сознании что-то особенное и понравившееся, как он сразу думал автоматически по привычке: «Надо обязательно рассказать об этом Соби». И тут же что-то как будто обрывалось в нём, душило это радостное предвкушение, которое обычно бывает, когда хочешь поделиться с кем-то особенным для тебя чем-то интересным. И что-то на миг вспыхнувшее в его исстрадавшемся сердце затухало снова, потому что он снова вспоминал. Что Соби умер.
И снова возвращалась давящая боль, за которой следовала неминуемая слабость, и мальчик уходил из-за стола с дикой головной болью и тошнотой, и еле добравшись до кровати, сгибаясь, морщась от физической уже боли во всём теле, падал на бок, не в силах разогнуться и тяжело дыша. Иногда все эти симптомы усиливались настолько, что Рицке казалось, что он умрёт. Но он приходил в себя снова и снова, с одной и той же мыслью. И часто, открывая глаза, он видел сидящего над собой Сеймея. Сеймей мог просто сидеть на кровати рядом, а мог провести легонько по его волосам и лицу своей тёплой большой ладонью и сразу отдёрнуть руку, когда Рицка просыпался. И иногда мальчик хотел сказать ему спасибо за эту заботу и терпение, а иногда ему не хотелось ничего этого, хотелось только отмахиваться, чтобы его не трогали, и отворачиваться к стене, поджав под себя ноги.
И в один из дней, когда нужно было идти на приём к психологу, Рицка лежал, почти уткнувшись лицом в стену и закрыв глаза, потому что, стоило их открыть, как вся комната плыла, как будто огромная волна хотела смыть все предметы и самого Рицку. Поэтому Рицка старался не открывать глаза лишний раз. Он боялся снова потерять сознание и попасть в больницу. И, когда Сеймей вошёл к нему, чтобы напомнить о походе к врачу, он только постоял несколько секунд на пороге, глядя на Рицку и так и не сказав того, что собирался сказать, вышел. На этом визиты Рицки к психологу прекратились, так и не успев толком начаться.
После того, как Сеймей ушёл, Рицка, кажется, задремал, и кажется, ему даже снился Соби, но он не мог вспомнить своего сна. Осталось только ощущение прикосновения к чему-то тёплому и лёгкий запах сигарет. Как будто Соби был здесь, в этой самой комнате, минуту назад, и, склонившись над спящим Рицкой, прошептал ему что-то на ухо, коснувшись кожи тёплым дыханием. Ощущение его присутствия было настолько реальным, когда мальчик проснулся, что ему хотелось удержать и продлить его всеми силами.
И он сам не заметил, как снова оказался за письменным столом у открытого окна, сжимая в пальцах тонкую ручку в металлическом корпусе, отражающем закатные лучи солнца. Он не знал, что именно собирается написать, но ему очень хотелось поговорить с Соби, а говорить вслух он как-то не решался, потому что не верил, что Соби его услышит.
«Привет, Соби. Я, кажется, начинаю верить в то, что ты действительно умер. Поэтому предыдущее письмо я помял и выбросил. Я больше не буду обманывать себя мыслью, что ты уехал куда-то далеко-далеко. То есть ты, конечно, сейчас далеко-далеко, но мои письма туда не дойдут, сколько бы я ни писал. И я знаю и признаю это. Это битва, в которой мы не смогли победить. И это целиком моя вина. Я признаю и это тоже.