Причем колонистам никогда не случалось подумать о своем доме как о чуждом, стерильном или враждебном. Когда между Землей, Марсом и Поясом разразилась Великая война, жители Ганимеда оставались от нее в стороне, в ужасе наблюдая за тем, как три четверти человечества гибнет, и благодаря тех богов, которые только могли существовать, за то, что им так уютно внутри безопасного, цивилизованного Ганимеда.
К тому времени, как Вильса Шир получила звонок от своего агента и вылетела с Весты, война уже четверть столетия как закончилась, и инверсия естественной перспективы получила свою законченную форму. Сама мысль о жизни на истерзанной, разрушенной войной Земле с ее мертвым полушарием и костоломной гравитацией, представлялась ганимедцам отвратительной. Представления о Марсе и Луне, мрачно-пыльных и бесплодных, были немногим лучше. А мысль о том, чтобы жить где бы то ни было на открытой поверхности, чтобы стать добычей падающей бомбы, случайного урагана, приливной волны или солнечной вспышки, казалась хуже всего.
Свами Савачарья, тридцати семи лет от роду, был подлинное дитя Ганимеда. Он никогда не поднимался на голую поверхность. Хотя он работал главой отдела расписаний управления Пассажирского транспорта для Внешней системы от Юпитера до облака Оорта, он никогда не навещал другую планету или спутник. Савачарья просто не видел тому причины. Все жизненные блага были доступны ему в его личных покоях, причем в пределах нескольких минут. Из своей пещеры в семи километрах под поверхностью Ганимеда он стремительно получал доступ к любому открытому библиотечному файлу и источнику данных в Солнечной системе. А в его контору, когда оказия того требовала, любая важная персона легко могла найти дорогу.
— Вы не увидите здесь записей о моих путешествиях, ибо я, разумеется, не путешествую, — обратился Савачарья к генеральному инспектору Гобелю таким дружелюбно-терпеливым тоном, каким обычно обращаются к малому ребенку. — Путешествие — не более чем отвлечение внимания. Это средство, при помощи которого несовершенные умы обеспечивают себе иллюзию прогресса, тогда как на самом деле он отсутствует.
Магрит Кнудсен прикусила губу, чтобы сдержать улыбку. Савачарью возмущало присутствие Ярроу Гобеля — как возмущало его присутствие любого визитера в его личных владениях. Он знал, что этот человек должен постоянно путешествовать, дабы выполнять свою работу генерального инспектора. А потому Савачарья был умышленно рассеян и дерзок.
Но он попусту тратил время. Генеральный инспектор был ему не ровня. Тонкогубый, рыжебородый, лысеющий мужчина, Гобель был полностью лишен всяких признаков воображения или юмора. Он ясно дал Савачарье понять, что его интересуют цифры, и только цифры. Цифры говорили сами за себя. Гобель игнорировал объяснения, оправдания и запудривание мозгов. Кроме того, его невозможно было поколебать никакой силой личности.
Магрит по опыту знала, что Гобель весьма компетентен в своей работе. Делал он ее превосходно. Она настороженно наблюдала за генеральным инспектором, пока тот вперивался в пачку отчетов. Если он задавал вопросы, они всегда были нацеленными, часто несли в себе скрытый смысл и обычно в чем-то обвиняли. Магрит стало легче дышать, когда Гобель вернулся к изучению расписаний управления Пассажирского транспорта, рассматривая их пункт за пунктом с терпением и неколебимым упорством черепахи.
Сова против черепахи. Магрит с трудом сопротивлялась побуждению вмешаться. Вообще-то, как у чиновника правительственного уровня, у нее не было никакой причины здесь присутствовать. Ей следовало остаться в стороне и позволить Савачарье выкрутиться самому.
Тут Магрит вспомнила более ранние дни. Так было не всегда. Она унаследовала Сову дюжину лет назад, еще когда он был всего лишь младшим аналитиком по расписаниям, а она только-только получила свое первое повышение и стала главой филиала Транспортного департамента. Ей в первый же день поступил совет бывшего главы департамента: «Избавьтесь от Савачарьи. От него одни неприятности. Он ленив, прожорлив, надменен и помпезен, а кроме того, им невозможно руководить».
Что вызвало у Магрит острое побуждение сказать: «Отлично. Так почему же вы сами ничего с ним не сделали за все те два года, что он был у вас под началом?» Но ее предшественник также шел на повышение, а у Магрит Кнудсен уже имелось зерно политической проницательности.
Следующие несколько недель она наблюдала за Савачарьей и решила, что предложенный ей совет был вполне разумным. В свои двадцать пять лет Сова весил почти двести пятьдесят килограммов. На взгляд Магрит, на каждом очередном собрании он казался все более массивным и неопрятным. Она слышала, как другие сотрудники в глаза зовут его «Жирной Совой» или «Помесью Совы с Медузой». Клички были вполне подходящие, но он их спокойно игнорировал. К их изобретателям Савачарья относился с презрением. Он постоянно ел сласти; одежда его была сплошь черного цвета, и на три размера меньше, чем ему требовалось; его внешность была неряшливой, а его контора, на самом глубоком уровне ганимедских нор, представляла собой подлинное совиное дупло. Там содержался такой безумный беспорядок бумаг, компьютеров и самого немыслимого хлама со всей Солнечной системы, что Магрит не сомневалась: Сове нипочем не удастся найти в нем что-то, что может потребоваться ему по работе.
Так уволить жирного паразита!
Оставалась только одна проблема. Магрит еще никогда никого не увольняла. Она просто не знала, как это делается. Ей еще не хватало опыта, чтобы понять, что можно избавиться от нежеланной для вас персоны путем перевода ее в другой отдел.
Так что в первые три месяца в качестве главы филиала Магрит оказалась в весьма причудливом и неблагодарном положении, защищая Свами Савачарью на служебных совещаниях. «Конечно, он жирный, не так часто моется, как, например, я, и имеет не слишком много общественных добродетелей. Но его личная жизнь — это его дело, а не мое и не ваше. Он компетентен, ведет себя тихо и хорошо делает свою работу. Именно это имеет значение».
Конечно, Магрит не смогла отвадить психологическую команду от Совы, чей странный и одинокий нрав служил для психологов настоящим магнитом. На этом поприще Савачарья, однако, оказался вполне способен за себя постоять. С тринадцати лет он «попусту тратил время» в Сети Головоломок Солнечной системы. Двенадцать лет научили «Мегахиропса» (его кодовое имя в сети) быть бесконечно бдительным на предмет логических ловушек и бесконечно изобретательным в устраивании их.
Психологическая команда и ее слабо замаскированные тайные подтексты не выдержали испытания.
— Вы весите двести сорок килограммов. Что вы испытываете в связи с потенциальным влиянием подобного веса на продолжительность вашей жизни?
— Оптимизм. Я применяю лучшие из известных профилактик по продлению жизни, включая внутренних симбионтов. По стандартам для любого человека сто или даже пятьдесят лет назад я до отвращения здоров. Мой жизненный стиль также способствует долговечности. Сравните, если пожелаете, мою вероятную продолжительность жизни с вашей. И, делая это сравнение, не упустите из рассмотрения те путешествия, которые вы предпринимаете, чтобы заниматься своей профессией. Путешествия, знаете ли, имеют свои неизбежные риски. Учтите фактор жизнеукорачивающего эффекта изменений суточного ритма жизнедеятельности, вносимый этими самыми путешествиями, и не проигнорируйте также умственный стресс, эндемичный вашей работе. Когда ваш анализ будет закончен, вы обнаружите, что я, скорее всего, переживу вас на десяток-другой лет.
Психологи провели все вычисления и, к ужасу своему, выяснили, что Сова совершенно прав. Тогда они попытались снова.
— Ваш интеллект имеет весьма высокую оценку. Почему у вас нет интереса к передаче вашего интеллектуального дара следующему поколению?
— Опять половой вопрос! Неужели психологи, кроме секса, больше ни о чем не думают? Но я вам отвечу. Прежде всего вы сделали неправомерное допущение. Моя сперма была передана в центробанк девять лет назад и остается в наличии сегодня. Она будет доступна для использования в течение столетий — но не, как вы предположили, для следующего поколения, ибо я дал инструкции, чтобы моя сперма оставалась замороженной еще пятьдесят лет после моей смерти. Видите ли, к тому времени, как мне стукнуло шестнадцать, я уже уяснил для себя то, что до многих так и не доходит: человеческие инстинкты размножения базируются на чудовищной логической ошибке, той самой, что встала на свое место задолго до любых представлений о генетике. Когда рождаются дети, их родители по-прежнему живы и все еще молоды — слишком молоды, чтобы все их жизненные свершения были сделаны или чтобы все фатальные изъяны их генофонда проявились в полной мере. Разве вы хотели бы запустить в Солнечную систему отпрысков Аттилы или Гитлера? Разве не логичнее подождать, пока жизнь человека закончится, и можно будет дать объективную оценку его пороков и добродетелей? Потенциальная ценность для человеческой расы любого мужчины или любой женщины содержится только в их генах, но никак не в их телах. А этот генетический материал — сперматозоиды или яйцеклетки — может быть заморожен на неопределенный срок. Совершенно неважно, существуют ли родительские тела в момент, когда рождаются дети, — а с большинства точек зрения лучше, если не существуют.