«Труп» подполз к краю клетки, перегнулся через порожек и перевалился через него, застонав, попытавшись повиснуть, вцепившись руками в прутья клетки. Левая, искалеченная, рука не выдержала, сломанные пальцы не желали работать как надо, распухшие, превратившиеся в раздавленные куски мяса, они не сработали, причинив их хозяину невероятную, мучительную боль, едва не лишившую сознания. Если бы не способность убирать болевые ощущения, если бы не многолетние тренировки, медитации, скорее всего, пленник так и остался бы лежать там, под клеткой, бесчувственным полутрупом дождавшись утреннего обхода стражи. Но нет – железная воля, управляющая искалеченным телом, погасила боль до терпимого уровня, и, когда распухшие ноги ударились в твердую булыжную мостовую, их хозяин был в ясном уме и твердой памяти. Ему было больно, но он мог идти и мог думать.
Он шел два часа – по темным улицам, избегая центра города, освещенного масляными фонарями. Шел там, где не ходят благовоспитанные горожане, справедливо опасаясь ночной тьмы, наполненной страхом и злом.
Ему повезло, он не встретил ни стражников, хоть и редко, но забредавших в Нижний город, ни ловцов рабов, промышлявших на узких кривых улочках Старого города, ни грабителей.
Впрочем, не совсем так. Он видел тени в кустах и подворотнях, чутьем загнанного зверя чувствовал, что кто-то за ним следит, но поделать с этим ничего не мог, даже если бы и хотел. Все, на что его хватило – упорно брести к своей цели, пятная мостовую кровавыми отметинами и надеясь, что предутренний дождь, начавшийся вскоре после побега, смоет предательские следы.
Когда беглец подошел к искомому месту, начался ливень. Ледяные струи хлестали так, будто кто-то на небесах решил все-таки помочь беглецу и уничтожить малейшие следы его побега. С кожи, изувеченной ожогами, порезами и проколами, смыло бурую корку, обнажив иссиня-белую, некогда холеную, гладкую кожу.
Беглец не осматривал повреждения, нанесенные ему палачом, он запретил себе смотреть на это и думать об этом. Все потом. Будет время поплакать, будет время пожалеть себя – если только будет. Если он сумеет оторваться от погони, спрятаться, укрыться от неминучей смерти.
Он выбил дробь, постучав в закрытые ставни неприметного каменного дома, стоявшего в глухом переулке Старого города. Подождал ровно десять секунд и выбил новую дробь – похожую на первую, но не совсем. Покороче. Хотя и не менее сложную.
С минуту ничего не происходило. Беглец, устав ждать, тяжело привалился к стене возле входа и, опустив голову, внимательно следил одним глазом за тем, как по обрывкам ткани, свисающей у него с бедер, стекают бурые капли дождевой воды. Он держался из последних сил, на одной лишь железной воле и жажде. Жажде мести!
Наконец дверь тихо-тихо приоткрылась, не скрипнув, не звякнув, будто ветер вдруг подтолкнул ее невидимой рукой. Темная щель притягивала взгляд, обещая безопасность, тепло и будущее – неизвестное, страшное, но все-таки будущее. И беглец шагнул, едва удерживаясь в равновесии, опираясь на косяк более-менее здоровой рукой. И упал на руки невидимым хозяевам дома, потеряв сознание, оставившее измученное, покалеченное тело, стоило мозгу осознать пусть даже иллюзорную, такую хрупкую и невозможную, но безопасность.
– Ты готов говорить? – Человек с неприметным, незапоминающимся лицом сидел вполоборота к Ангусу, и тот вдруг подумал, что, даже если бы его пытали еще страшнее, чем раньше, он никогда не смог бы описать этого человека. Человека без лица, без возраста, без фигуры и даже пола! Человек мог быть мужчиной, мог женщиной – даже рост, и тот был непонятен, скрадываемый длинным плащом, свисающим до самого пола. Этакая темная фигура в темной комнате – тень в тени, мрак от мрака. Настоящая тень! Их так и звали – «тени». «Тени», приносящие смерть.
– Я готов! – прошепелявил гость. Говорить было трудно. Три дня – еще не срок, чтобы распухшая челюсть начала как следует двигаться. Да и сложно говорить без передних зубов, когда всю твою жизнь эти самые зубы были на месте. Белые, крепкие, способные с хрустом разгрызть самый крепкий орех и нежно прикусить розовый, сочный женский сосок. Его зубы.
– Итак, зачем ты к нам пришел, воспользовавшись данным тебе знанием?
– За помощью, конечно. – Боль прострелила щеку, и больной поморщился. – Вы же мне поможете?
– Почему? Почему мы должны тебе помогать? Зачем ты нам нужен? – Голос убийцы напомнил шепот инквизитора, и беглец невольно поморщился, едва не вздрогнув. Страшный шепот!