У Риты и Сурена был один отец, но внешне они отличались, как туча от облака. Рита, несмотря на доминирующие гены, пошла в мать, когда та была молодой: полненькая, коренастая девушка с темно-русыми редкими волосами, которые она собирала в пучок и закалывала на затылке; локти с ямочками, застенчивая улыбка, серые глаза в пушистых ресницах, румянец к месту и не к месту, тяжелая грудь. Сурен – как негатив: черные смоляные волосы, орлиный нос, смуглая кожа, поджарый, сутулый, нервный, улыбнется – как змея по губам пробежит. Общими у брата с сестрой были невысокий рост и кривоватые зубы: в отца. Тот погиб в пьяной драке, когда Рите не исполнилось и пяти: наутро десятилетний Сурик с матерью по пыли ползали, собирали, что похоронить можно. Глаза ему выдавили, руку оторвали, ладони – сплошное месиво… Сурена потом лечили в районной психбольнице, да так и не вылечили до конца.
Рита иногда порывалась написать матери, узнать, как там маленькие живут, но в последний момент останавливалась: еще не хватало, чтобы мать или отчим узнали адрес Сурена и приехали, просить денег или зачем-нибудь. Она не могла перебороть в себе отвращение к ним, и даже жалость, которую раньше она испытывала к матери, превратилась в стойкую брезгливость. Она даже думала иногда, что лучше бы мать и вправду посадили. Тогда та вышла бы через несколько лет, и они зажили по-старому.
В дежурной части царило непонятное оживление; заинтересовавшись, Калинин выяснил, что причиной веселья стало поступившее заявление гражданина Г. Сам гражданин Г., мужчина неопределенных лет с полупохмельной рожей, маялся неподалеку.
– …и сожительницей Варшавец Мариной, – вслух читал заявление помощник дежурного Курячий. – Варшавец Марина ведет насквозь аморальный образ жизни, что подтверждается наличием у нее насекомых на половых органах. В среду, двенадцатого числа, мною в магазине «Буран» был приобретен полуфабрикат замороженных котлет, на сумму сто сорок три рубля. В ночь со среды, двенадцатого, на четверг, тринадцатое, Варшавец Марина открыла мой холодильник и тайно похитила оттуда полуфабрикат, который я намеревался использовать в личных целях, не совместимых с целями Варшавец Марины.
– Как завернул! – с восторгом сказал от пульта дежурный.
– Криминальными действиями Варшавец Марины по похищению полуфабриката мне причинено сильное душевное волнение и ущерб на сумму сто сорок три рубля, – торжественно закончил Курячий и положил заявление на стол. – Как тебе, Сеня?
– А это не местный ли наш сумасшедший?
– Он, конечно. – Дежурный с удовольствием потянулся и посмотрел через окошко на гражданина Г. – Головко! Головко, подойдите! – когда тот быстро подбежал к окошечку, дежурный взял у Курячего заявление и аккуратно разгладил. – Головко, ты когда хуйню писать перестанешь?
Вмиг смутившийся Головко что-то невнятно пробормотал и, опустив голову, стал рассматривать что-то на плиточном полу.
– Головко, вот мы сейчас твою сожительницу вызовем и спросим у нее, похищала ли она твои котлеты или нет. Если не докажешь, что похищала, представляешь, что она тебе устроит?
– Она их сожрала, – плачущим голосом сказал Головко. – И мусор вынесла, чтобы я обертку не нашел. Это что же такое будет, если все повадятся мой полуфабрикат жрать? А у меня пенсия!
– Головко, не морочь нам мозги. На вот, забери свою бумажку, – дежурный протолкнул в окошечко листок, Головко подхватил его, – и иди домой. Отдай Марине, скажи, что ты такой благородный, хотел в милицию заявление отнести, да передумал. Она тебе на радостях еще котлет наделает.
– И еще кой-чего сделает…
Головко в нерешительности топтался возле окошка.