А время идет…
– Виктория Вадимовна, – устало сказал Калинин, отодвинув в сторону блокнот. – Юродствуйте хоть до Пасхи. Права вы свои прекрасно знаете, орать на вас здесь никто не будет, бить тоже. Диктуйте номер телефона и адрес, по которому вас можно найти. Только у меня одно предупреждение, – проститутка перестала копаться в сумочке и замерла. – Если я еще раз увижу вашу фамилию в протоколах, объяснениях или сведениях ИЦ – пеняйте на себя. Сгною. И наркотики покупать больше не у кого будет, закрою я Арика к чертовой матери. Надоел, сука.
Вика смотрела на него не мигая.
Милицию она ненавидела по вполне понятным причинам, но здравый смысл еще никто не отменял. Подробно все рассказывать, ясный день, верх глупости, однако перекрыть кислород этот мусорок может капитально: если знает Арика, если осведомлен о том, что Вика именно там берет очередную дозу, спалить их ничего не стоит.
…В конце концов, она к убийству непричастна. Много болтать нельзя, черт его знает, что ляпнешь; часть сказать, постараться не сболтнуть лишнего? Чем черт не шутит. Вика надула щеки и с шумом выпустила воздух.
– Курнуть есть?
– Нет, – ровным голосом сказал Калинин. – Будешь говорить – достанем.
– Доставай.
…Через два с половиной часа у следователя лежали аккуратно подписанные показания Рябской, по мужу Полинковой, Виктории Вадимовны, 1987 года рождения, разведенной, бездетной, не работающей, ранее судимой. Из показаний следовало, что в час ночи Рябская выходила от своего доброго знакомого Миши Станюка (читай, «Карен Миланян&пьяная компания», но Станюк по адресу действительно прописан, проверяли), оставив в хате подругу Олю и разгоряченных армян. Ей вызвали такси, снабдили деньгами на дорогу, и Виктория, нежно поцеловав Карена в щечку, упорхнула из жаркой обители разврата.
Валил снег, мокрый, крупный, залепляющий глаза. Вика шла торопливо, держалась за забор, боясь поскользнуться, но возле дома два шаг замедлила – даже в темноте ей показалось странным, что около водосливной колонки лежит крупный, непохожий на камень или шину предмет. Она остановилась, все так же цепляясь за доски забора. Эта остановка спасла ей жизнь: на перекрестке заурчал мотор, и гориллоподобная тень скользнула к машине; предмет застонал, и Вика замерла, скукожившись, даже колени чуть подогнула, чтобы казаться ниже. Злобно урча, автомобиль с пробуксовкой по замерзшей дороге рванул в сторону микрорайона Коммунаров, а Вика, скользя, подбежала к лежащему на земле человеку.
– Вам плохо? – спросила она и тут увидела, что на его груди расплывается пятно крови.
Хуже некуда.
– Сурик, сука… – булькнул лежащий на земле человек. – Сука, подставила, мразь… а-а-а-а-а-а-а-а!!..
Его стало колотить, тело дергалось, и Вика отпрянула в сторону. Вдруг все замерло – все та же снежная ночь, темнота переулка и тело на земле, только уже неподвижное, неправдоподобно выгнувшееся. Снег лепил и лепил, и Вика опомнилась, когда лицо ее стало мокрым. Она бочком побежала на перекресток, отчаянно замахала рукой – тут не такси ждать, тут удирать надо, пока не стала вторым трупом; остановился частник на побитой «волге», и она успешно добралась домой, где битый час колотилась в горячей ванне.
Следователю отдела следственного комитета Пишулину Вика рассказала почти все, за исключением одного момента: «Сурик, сука».
Зачем этому толстому, одышливому мужчине знать, что у «доброго знакомого Миши Станюка» был ее любовник Сурен?..
В институте становилось все тяжелее.
Первой парой сегодня была философия – один из любимых Ритиных предметов. Может быть, он нравился ей из-за возможности по-разному смотреть на вещи, в зависимости от того, чьи книги она сейчас читала; может быть, на страницах мрачного Сартра или грустного Локка она видела отражение своих мыслей, только выраженное красивыми, полными смысла словами. Книгами философов она зачитывалась – одних поддерживала, других про себя осторожно критиковала, все же уважая их мнение, но пытаясь противопоставить им свое. Это было глупо, она понимала, но эти книги давали ей возможность спорить, пусть с давно скончавшимися людьми, вести вымышленные диалоги – а что бы он ответил на такое возражение? А на такой контраргумент его высказыванию? С ней ведь почти никто не разговаривал – только преподаватели, да иногда Сурик, но фразы последнего в основном сводились к тому, что она, Рита – овца никчемная, для жизни непригодная. Но все же лучше, чем молчать…
А еще философию Рита любила из-за преподавателя Щурова.
Молодой, энергичный, сам недавний студент, он заражал своим энтузиазмом даже самых ленивых первокурсников. Он интересно рассказывал как о философах, так и о своей студенческой жизни, мог помочь в сложной теме и в перерывах курил на улице со старшекурсниками, обсуждая проблемы в их группах. А еще он был высоким блондином с рассеянной улыбкой и Риту совершенно покорил; она выживала от недели к неделе, лишь бы снова увидеться с Щуровым, тем более что он ее среди массы студентов выделял из-за нестандартных суждений и хороших знаний, а также из-за красоты устных докладов. Она даже оставалась несколько раз после пары, чтобы обсудить пройденную тему. О, это была одна из немногих радостей в ее жизни…