– Ильясов выходил куда-нибудь ночью?
– Нет.
– Во сколько он приехал?
– Они вместе с Вичкой около десяти вечера завалились. Водка, все такое… поплясали сначала, потом мужики в баню пошли, а мы остались. Убрались чуть-чуть в комнате, телик посмотрели. Вичка пошла за Суриком, вернулась злая, сказала, что он надрался и заснул. Пацаны потом его из бани вытащили и уложили на диван. Ну мы… – она запнулась. – Разошлись мы по комнатам, Вичка с Миланянами, я с Сусей. Вака остался телевизор смотреть, потом поменялись. Я где-то в двенадцать вышла – Сурик только проснулся, стал жаловаться на головную боль, я ему кофе сделала. За ним приехали его шавки, в дом не заходили. Он и уехал. Вичка выскочила из комнаты, а Сурена уже нет, она психанула, еще часа полтора пробыла и свалила, я ей такси вызывала. А мы до утра куролесили.
– Во сколько уехал Ильясов?
– Говорю же, в двенадцать, плюс-минус четверть часа.
– А Виктория?
– Вичка в полвторого. Тоже плюс-минус…
– Вы ничего на улице подозрительного не слышали? Шумы, крики, борьба?
– У нас музыка орала. И телевизор. И… своя борьба была. Как-то не до улицы.
Мог Ильясов выйти из дома номер шесть, прирезать «трупа с орудием» и уехать куда подальше? Да запросто. Следов от протекторов, правда, на месте не нашли, но машина могла не въезжать, а стоять на перекрестке. Но почему он тогда так упорно хочет узнать личность покойника? Убил по наводке и переживает, что не того?.. Да нет, чушь…
– А как Виктория объяснила, что говорить о Сурене Ильясове нельзя?
– Да никак не объясняла! – с досадой ответила Дюкарева. – Сказала, чтоб я плела, что Сурика на хате не было. Мне-то что. Мало ли какие у них наркоманские движения, я к ним отношения вообще не имею, хоть вы мне и приплели статью, век не забуду, сволочи.
Вот и все. Как ни бились Вершин с Калининым над проституткой, больше она ничего полезного не рассказала. С Суреном практически незнакома, предъявленный нож впервые видит. Мог ли такой быть у Сурена, не знает. У Вики ножа нет. На хозяйский категорически не похож. Фото трупа рассматривала пристально, но, пожав плечами, вернула снимок: не клиент и не знакомец. Пробыла в доме № 6 до девяти утра, отсыпалась; армяне тоже спали, пока их не разбудил Вака и не сказал, что на улице кругом мусорня и у второго дома нашли жмура. Мусорам не открывали, потому что не хотелось. На жмура смотреть не выходили. Точка. Распишитесь там, где галочки.
– Суки вы, – устало сказала Дюкарева, ставя затейливую подпись. – Не люди, точно, волки. Ребенка бы не пожалели, мрази.
– Пошла вон отсюда, пока на нас твои блошки не попрыгали, – брезгливо сказал Вершин, забирая протокол и оглядывая ее с головы до ног. – Дюкарева, Дюкарева… ведь красивая баба, подстилкой не противно быть?
– Это вы тут – подстилки. Я радость людям дарю.
– Иди, Дюкарева! Радость ты наша…
– Вашей никогда не буду, – Дюкарева подхватила шубу и подошла к двери. – Денег у вас не хватит. Так и будете мозоли на ладонях сводить, да друг у друга сосать. Педерасты…
Она гулко хлопнула дверью раньше, чем Вершин сообразил, что ответить. Разозлившись, он снял было трубку, чтобы набрать дежурную часть и отдать приказ проститутку из здания не выпускать, но Калинин скривился: слишком мелко. Да и обращать внимание на все в их работе – неврастеником станешь, как только не обзывают оперов заблудшие гражданские лица, к какой матери только не посылают, и напасти желают – одна страшней другой, половина бы сбылась – все сотрудники РОВД перемерли бы. А тут – мелочь такая…
– Пойдем к главному педерасту, – сказал Арсений, поднимаясь из-за стола. – Сосать. Чтоб разрешил ходатайствовать об обыске у Ильясова…
Перетятько Людмиле Александровне исполнилось тридцать лет, и восемь из них она была замужем. Начиналось все красиво – свадьба, поцелуи, пышное платье, трехъярусный торт; подарок от ее родителей – поездка на двоих в «столицу влюбленных»; подарок от его родителей – однокомнатная квартира в центре города. Июньская невеста с сияющими глазами, заботливый и нежно-рассеянный жених, синее море, желтый песок…
Романтика закончилась довольно быстро.
Еще в детстве Людмила усвоила одну простую истину, а именно – закон равновесия: если где-то убывает, то где-то прибывает. И наоборот, соответственно. В семье она был старшей дочерью, и, хотя разница с младшенькой была всего-то в семь лет, с рождением сестры Людмилиных мать с отцом словно подменили. До этого Людочку носили на руках, баловали, мама сидела по вечерам с ней, пока дочка не засыпала, папа читал интересные сказки и часто брал с собой на работу – он был объездчиком, и Люда уже в семь лет умела держаться на лошади. Правда, лошадь была соответствующая – индифферентная ко всему, кроме еды и сна, ленивая Букашка, названная так из-за невысокого роста. Людмила с пяти лет ходила к репетитору по французскому языку, с шести – в художественную школу; неумелые рисунки вставлялись в рамочки и вешались на стены. Ее ни разу не наказывали, не повышали голос, только ласково журили.