Крику было столько, что, кажется, цыганский табор показался бы тихой лекционной аудиторией. Бабушка чуть с ума не сошла, когда сын позвонил ей и сообщил о травме внучки. Она лично виделась с закройщиком – «очень, очень приличный человек, не чета вам, двум моральным уродам!»: бабушка семнадцать лет проработала в милиции и в выражениях к старости стесняться перестала, если видела несправедливость. С внучкой в палате она ночевала с тех пор, как только узнала о трагедии, – тихонько ляжет на свободную койку и смотрит, чтобы пять малышей, кто с перевязанной ручкой, кто с ножкой в гипсе, спали спокойно: водички подаст, по голове погладит, а если проснулся посреди ночи – сядет рядом и расскажет сказку. Палата рыдала, когда Люду выписали, да и матери детей, которые в больнице ночевать не хотели: надо ведь взамен санитаркам помогать, полы в палате мыть, – были расстроены. Бабушка с полами справлялась прекрасно, а с детьми – еще лучше.
Вот после выписки и пошел разнос; сын был нещадно выпотрошен в душевном плане, настолько, что год после этого распределял внимание между двумя своими дочками, только потом опять все вернулось; не стало бабушки, не стало строгого, любящего контролера. Невестка… Невестка ей – чужой человек, только и всего, что мать любимых внучек, и уж если ее дома не воспитали, то не ее это дело, вроде как та все равно ее упреки не воспримет; но бабушка и тут нашла лазейку. Вызвала Людмилину мать на нейтральную территорию – общую дачу строил дед, но родители Люды тоже вложились почти в половину стоимости. Поговорила без эмоций, протокольным языком. Потом ее увезли в больницу с гипертоническим кризом, но своего бабушка добилась: любить, как прежде, мать старшенькую не стала – естественно! любовь – не рабочий регламент, насильно не заставишь, – но заботиться начала, как и о младшей, только вот последней все от сердца, с улыбкой, а первой – сквозь зубы. Опять же, до бабушкиной смерти…
А потом все покатилось, покатилось, как снежный ком. Младшая уже разговаривает, а Люда в этом возрасте еще пузыри пускала. Младшая уже читает, а Люда в этом возрасте двух слов связать не могла, блеяла что-то странное. Младшая уже на пианино пальчиком ноты складывать в строки пробует, а Люда в этом возрасте… Как будто не было ее успехов во французском, ее рисунков, которые давно были сняты со стен и вынесены на помойку, чтобы не забивать шкафы. Младшая – как куколка, старшая – как пугало. Младшая ласковая, старшая бука. Младшая худая, старшая толстая. А будешь тут пугалом, букой, толстой, если новые вещи, вкусные, невиданные фрукты, внимание и любовь родителей, забота и нежность – все ей, этому новому существу, которое уже в три года прекрасно улавливало все оттенки семейной жизни и с наслаждением ябедничало родителям о старшей сестре, частенько привирая, в чем мать не разбиралась, – наказана, и баста. Младшая лгать не умеет, а старшая – ну такая пройдоха растет!
Людмила переживала, плакала, нервничала. Сначала похудела до невозможности, хотя по ночам съедала полхолодильника, а потом резко стала набирать вес. Внимания никто не обратил. Ухудшился слух, стали дрожать руки – бросила рисовать. В школе из-за постоянного гула в ушах и полуобморочного состояния стала падать успеваемость. Мама в это время была занята прокалыванием ушек младшей дочери, подбором элитной гимназии, покупкой путевки в санаторий – на двоих, отец и Люда оставались в городе. Докатилось до того, что Людмилу увезла скорая прямо с урока физкультуры. У девочки развился диабет.
Тут родители по инерции – от страшного слова – снова спохватились и внимание на старшую дочь все же обратили. Стали лечить, добились огромного прогресса – у отца были связи в медицинском мире, да и деньги в семье водились. Но опять же – в отношениях не прибавилось тепла. В университет Людмила поступать не стала, после девятого класса из школы ушла, два года усиленно лечилась, потом поступила в кулинарный техникум на отделение пекарей.
Младшая сестра подрастала, хорошела, уже в тринадцать на нее заглядывались взрослые мальчишки. С Людой она не общалась, только делала потихоньку гадости и искренне радовалась, когда сестра плакала, открывая испорченные лекционные тетради – «Прости, пролила кофе!», примеряя новое платьице, которое опрометчиво оставила на кресле – «Прости, хотела погладить, прожгла! Тебе ведь приятное делала!», или просто обнаруживая, что новые духи разбиты – «Прости, уронила, я такая неуклюжая…»
Людмила терпела, идти было некуда. Только однажды с ней случилась истерика – когда сестру в девятом классе поймали за школой с «косячком», обкуренную в дым, а она сказала: наркотики дала ей Люда, уверив, что это обычная сигарета, только «с эффектом», а бедняга и не подумала о сестре плохо, взяла; да, она курит, но не травку же! Ох, что творилось дома в этот вечер. К счастью, любовь отца к младшенькой была не настолько слепа, и он так отходил ее ремнем, а потом еще и наказал в денежном эквиваленте, урезав содержание, и запретил гулять, что сестра не на шутку испугалась: кончилась ее власть в семье? – и ненадолго притихла. Людмиле тоже перепало – за то, что не следит и не воспитывает на правах старшей, а как воспитывать человека, который с тобой даже не разговаривает? Однако в отношениях на короткий срок установилось хрупкое равновесие. Ну а через месяц все покатилось заново…