– Понял, да, – сказал Калинин. – Слушай, а у тебя бумага есть?
– А тебе чего? – удивился Шиманский. – До ветру захотелось?
– Когда я это в сортире офисной бумагой подтирался? Да нет, пачка закончилась, рапорт не на чем печатать.
– Да не вопрос…
– Приятно встретить понимающего человека, – похвалил Калинин, и они вдвоем отправились в кабинет Шиманского, где капитан стал счастливым обладателем пачечки листов в сто пятьдесят.
– Хватит на первое время, – прокомментировал Шиманский, выдавая бумагу. – Тебе не очерки писать о буднях российской милиции…
После обеда они зашли к Линнику, доложили ситуацию с Ильясовым и принялись действовать. Встречу наркоманы перенесли на восемнадцать ноль-ноль, недалеко от здания старого разрушенного театра; агентурная разведка донесла, что Сурен сильно нервничает. Он действительно нервничал: утром ему поступила недвусмысленная заява от героинщика, что если денег за товар до завтра не будет, то до послезавтра уже не станет самого Сурена, и бегать бесполезно: за ним давно и плотно ходит по пятам его человек. От такого заявления и без того нездоровая психика Ильясова дала серьезный крен: в каждом следующем за ним человеке он видел убийцу, шарахался из стороны в сторону, пытался прятаться за углами домов. Под мышкой он нес пакет – в другое время в жизни не стал бы вести себя так глупо, передвигаться по всему городу днем с двумя килограммами конопли, – но сейчас он уже не мог внятно соображать. Ему мерещились жулики с окровавленными ножами, Быколов, ванная с бетоном, а в ней – его нога. Он немного выкурил перед выходом на улицу, и теперь, когда трава подействовала, страх стал приобретать причудливые формы. В пять вечера Сурен уже пришел к театру, забрался в развалины и стал ждать в углу – забился, совсем как сестра забивалась после институтской травли в угол дивана. Его овца… Деньги надо отдавать, иначе Ритке придется возвращаться в станицу, а там ей жизни не будет…
Сурену показалось, что у стены мелькнула чья-то тень. Он затаился, прислушиваясь. Сердце то стучало громче, то совсем замирало; во рту стало горячо и сухо. Кругом шевелился, шипел, царапался, шуршал зимний темнеющий вечер. Показалось или просочилась ко входу в театр щуплая, низенькая фигура? Послышалось или была отдана тихая невнятная команда? Галлюцинации надвигались и, когда уже были готовы раздавить Сурена, рвались перед его лицом на клочья тумана.
– Эй, – позвали его со стороны разбитого окна; Сурен поспешно поднялся, прижимая к себе пакет. – Эй.
– Тагир? – спросил Сурен. – Это ты?
– Я. Принес?
Рот Сурена наполнился тягучей слюной; он сглотнул и сказал:
– Как договаривались.
– Давай.
– Деньги…
– Вот деньги, бери.
Сурен подошел к окну, посмотрел: на снегу стоял, кутаясь в холодный длинный плащ, Тагир. Воровато оглянувшись, он сунул Сурену в руку пачку купюр, и Сурен, подсвечивая себе фонариком, стал пересчитывать, тихонько матюгаясь. Порядок. Ильясов передал пакет, отступил назад в темноту и еще некоторое время прислушивался к поскрипывающим, удаляющимся шагам.
Деньги есть. Он сунул их в карман. Хотя бы не убьют…
– Ни с места! – заорали сразу с нескольких сторон. – Стоять, сука! Стоять!
…На столе третьего кабинета красовались разложенные денежные купюры; в присутствии понятых, Сурену сначала просветили одну руку, потом вторую, потом карман: на всем вышеперечисленном остались следы люминесцентного карандаша, аналогичные следам на помеченных банкнотах. После того как акт осмотра был составлен и подписан, эксперт аккуратно упаковал деньги, и понятым после росписей на бирке разрешили удалиться. Сурен погасшим взглядом проводил их.
– Браслеты расстегните, – хрипло сказал он, вытягивая вперед руки. – Кожу трут, а у меня там раны. Стесал.
С разрешения майора с Сурена сняли наручники и усадили; майор устроился напротив, вынул и положил на тумбу свой блокнот.
– Ну, Ильясов… – задумчиво проговорил Вершин, покачиваясь на стуле. – Будешь сразу справочкой махать или побеседуем?
– А сестру отпустите? – мрачно поинтересовался Сурен, потирая затекшие запястья.
– А это будет от результатов беседы зависеть… Может, ты ее сейчас сольешь по полной программе, как соучастницу, ну куда такую отпускать?
– Чушь не порите, – вяло огрызнулся Ильясов, – она думает, я картошкой занимаюсь. Нашли соучастницу… За что повязали ее?
Вершин с сомнением посмотрел на Сурена, потом все-таки сказал:
– Вчера, в обеденное время, она передала героин в пакете. Рядом со своим институтом.