Я заставила себя поднять глаза. Я была в ярости от того, что не обратила внимания на мелкие улики. На его ограниченный диапазон движений. На то, как он иногда говорил невнятно. На то, что он забывал элементарные вещи, которые я рассказывала ему о своей жизни.
— Это насчет Риггса. — Он поморщился.
Меня затошнило от страха, когда я собрала в голове всю картину.
— Хантингтон… — Он тяжело сглотнул. — Это наследственное заболевание.
Я закрыла глаза.
Это было его признание.
Его подтверждение того, что моя теория верна.
Было безумием не замечать этого, хотя на бумаге Риггс и Чарли были из разных штатов, мест, побережий и происхождений; если поместить их обоих в одну комнату, они выглядели как зеркальное отражение друг друга. У них был одинаковый рост, одинаковое телосложение, одинаковые золотистые волосы. Одинаковые глаза — голубые с золотистыми прожилками вокруг зрачков, похожими на крошечные нефтяные пятна, и одинаковый римский нос. Они говорили одним и тем же низким, сексуальным баритоном. Они оба двигались, как пантеры в саванне, настигающие свою следующую добычу. Они увлекались одними и теми же вещами: природой, фотографиями, экстремальными видами спорта. Они пили один и тот же алкоголь, у них были одни и те же тики и один и тот же затягивающий смех. В их случае природа и воспитание имели однозначный ответ: природа. Они прожили всю жизнь врозь, но при этом были практически однояйцевыми близнецами.
Мои мышцы напряглись.
— Когда ты узнал?
Чарли откинул голову назад, выглядя страдающим.
— Что он мой?
— Да.
— В ту самую первую секунду. В тот момент, когда он проскользнул через входную дверь нашего здания. Это было похоже на взгляд в зеркало тридцатилетней давности. Это выбило из меня дух. Все последующие разы я ждал, что он скажет что-нибудь об этом. Но он так и не сказал.
— Но ведь он вряд ли мог знать, не так ли? — В меня хлынул новый гнев, и я на мгновение забыла, что Чарли болен. — С чего бы ему вообще об этом думать?
— Ты права, — мрачно сказал он. — Не должен. Он вообще не должен думать обо мне.
Внутри меня закрутилась лавина вопросов — почему он ушел? Почему он никогда не искал Риггса? Что произошло в ночь смерти матери Риггса? Но в конечном итоге я не имела права знать что-либо раньше Риггса. Даже затевая этот разговор, я чувствовала себя предательницей по отношению к нему.
— Когда ты собираешься ему рассказать? — Мой голос стал металлическим и холодным.
— Что? — Его глаза расширились. — Никогда, ангел. Почему я должен так поступать с ним?
— Потому что ты его отец! — прорычала я. — Он заслуживает того, чтобы знать.
— Он никогда не простит меня. И за то, что бросил его, и за то, что рассказал ему. — Подбородок Чарли дрогнул. Я не могла отрицать, что он, вероятно, прав. — И я бы не стал его винить. Какой смысл рассказывать ему? Больше душевной боли? Больше разочарований? Он и так неплохо устроился. Я всегда знал, что у него все будет хорошо, с его дедом и всем остальным, но Риггс превзошел все мои ожидания и сам стал выдающимся художником.
Что он имел в виду, говоря о своем дедушке? Почему он знал, что с Риггсом все будет хорошо? Прежде чем я успела спросить, он продолжил.
— А Риггс не хочет знать. Если бы он знал, то легко бы нашел меня. Хотя Эбби не записала мое имя в его свидетельство о рождении, она дала своему отцу мое полное имя. Все, что ему нужно было сделать, — это спросить. Забавно, но я всегда предполагал, что он так и сделает.
Эбби. Мать Риггса. Женщина, которую я ненавидела каждой частичкой своего тела.
Я сжала губы, пытаясь сохранить спокойствие.
— Оба его деда умерли, когда он был маленьким.
Лицо Чарли стало таким же бледным, как и стены за его спиной. Он выглядел разорванным на части. Какая-то часть меня хотела, чтобы ему было больно за то, что он сделал с Риггсом. Другая хотела плакать, потому что ему было больно. Эмоции действительно были довольно сложным испытанием.
— Где он вырос? — Рот Чарли оставался открытым.
— Спроси его. — Я встала. — Когда ты скажешь ему, что ты его отец. А это будет завтра, когда он в следующий раз придет к тебе в гости.
— Я уже сказал тебе…
— Хватит! — Я повысила голос, ударив сумочкой о ножку его кровати. — Меня не волнует, что правда неудобна. Это все равно правда. Не говоря уже о том, что мне нужно не воссоединение семьи. — Мои ладони и затылок вспотели. — У Риггса… болит голова.
Чарли нахмурился.
— Хорошо…?
— Ноющие головные боли, которые не проходят и не имеют объяснения.
Я подняла брови, пристально глядя на него. Прошла секунда, прежде чем до меня дошло. Головные боли были признаком чего-то более серьезного, и я полагала, что болезнь Хантингтона — одна из них.