Шел он медленно и задумчиво, ведь ему нужно было вспомнить еще одну строчку стишка.
Наконец, когда он уже поднимался на пригорок и ели пошли повыше и более плотной толпой, он вспомнил злополучную строчку и подпрыгнул от радости. Тут из-за елей вышел великан в одежде плотогона с длинным, как мачта, багром в руке. У Петера Мунка чуть ноги не подкосились, когда он увидел, как тот медленно шествует рядом. "Это, конечно, не кто иной, как Михель-голландец!" подумал он. Страшный исполин шагал все еще молча, и Петер время от времени боязливо поглядывал на него искоса. Он был на голову выше самого высокого человека, которого Петер когда-либо видел, лицо у него было не то чтобы молодое, однако же и не старое, но все в морщинах и складках. На нем была холщовая куртка, а огромные сапоги, натянутые на кожаные штаны, были хорошо знакомы Петеру по преданию, услышанному от старика.
- Петер Мунк, что ты делаешь на этом пригорке? - спросил наконец лесной владыка низким, раскатистым голосом.
- Доброе утро, земляк, - ответил Петер, желая показать, что он не испугался, хотя сам весь дрожал. - Я хочу вернуться домой через этот пригорок.
- Петер Мунк, - возразил тот, бросая на него колючий, страшный взгляд, твой путь не ведет через эту рощу.
- Ну да, это не совсем прямой путь, - сказал тот, - но сегодня жарковато, и я подумал, что тут будет прохладней.
- Не лги, угольщик! - воскликнул Михель-голландец громовым голосом. - А то я свалю тебя шестом. Думаешь, я не видел, как ты что-то клянчил у крохотульки? - прибавил он мягко. - Брось, брось, это была глупая выходка, и хорошо, что ты позабыл стишок. Он скупердяй, этот недомерок, и дает не много, а кому дает, тот всю жизнь не рад будет... Ты, Петер, бедняга, и мне от души тебя жаль. Такому веселому, красивому парню нашлось бы в мире дело получше, чем выжигать угли! У других счету нет талерам и дукатам, а у тебя и мелочишка наперечет. Не жизнь, а убожество.
- Это верно, вы правы, не жизнь, а горе.
- Ну, для меня это пустяк, - продолжал грозный Михель, - я уже выручал многих славных парней, ты не первый. Сколько, скажи, сотен, я имею в виду талеры, нужно тебе для начала?
С этими словами он перетряхнул деньги в своем огромном кармане, и они зазвенели так же, как минувшей ночью во сне.
Но сердце Петера испуганно и больно дрогнуло при этих словах, его бросило в холод и в жар, Михель-голландец был на вид не таков, чтобы из жалости раздаривать деньги, не требуя ничего взамен. Петеру вспомнились загадочные слова старика о богатых людях, и необъяснимый страх заставил его воскликнуть:
- Большое спасибо, сударь, но я не хочу иметь с вами дела, я уже наслышан о вас.
И пустился бежать со всех ног.
Но лесной дух шагал огромными шагами с ним рядом и глухо бормотал с угрозой:
- Ты еще пожалеешь, Петер, ты еще придешь ко мне. У тебя на лбу это написано, это видно по твоим глазам. Тебе не уйти от меня... Да не беги ты так быстро, выслушай еще один раз разумные слова, вон уже граница моих владений!
Но, услыхав это и увидав впереди неглубокую канаву, Петер только еще быстрей припустил, чтобы поскорей пересечь границу, и Михелю пришлось прибавить шагу, преследуя его с бранью и угрозами. Молодой человек сделал отчаянный прыжок через канаву, увидев, как лесной дух замахнулся багром, чтобы метнуть им в него. Он благополучно перепрыгнул на ту сторону, и багор разломился в воздухе, словно наткнулся на невидимую стену, а до Петера долетел только длинный обломок.
Он с торжеством поднял его, чтобы швырнуть назад наглому Михелю-голландцу, но тут же почувствовал, что этот кусок дерева в руке у него шевелится, и, к ужасу своему, увидел, что держит в руке не что иное, как огромную змею, которая уже тянется к нему, высунув язык и сверкая глазами. Он выпустил ее, но она уже плотно обвилась вокруг его руки и, раскачиваясь, подбиралась головой все ближе к его лицу. Вдруг откуда-то, шелестя крыльями, слетел огромный глухарь, он схватил голову змеи клювом, поднялся с нею в воздух, и Михель-голландец, видевший все это с другой стороны канавы, завыл, закричал и забесновался, когда змею унес кто-то более могучий, чем он.
Выбившись из сил, весь дрожа, продолжал Петер свой путь. Дорога становилась круче, местность глуше, и вскоре он снова был у огромной ели. Как и накануне, он отвесил несколько поклонов невидимому Стекляшничку, а потом произнес:
Старичок-лесовичок,
Только тот тебе дружок
И в твои войдет владенья,
Кто родился в воскресенье.
- Ты, правда, попал не в самую точку, но, поскольку это ты, Петер, сын угольщика, сойдет и так, - сказал чей-то нежный тонкий голосок где-то рядом.
Петер изумленно оглянулся: под прекрасной елью сидел маленький старичок в черной курточке, красных чулочках и большой шляпе.
У него было тонкое, доброе личико с нежной, словно из паутины, бородкой. Он курил - странно было видеть такое - трубку из синего стекла, и, подойдя ближе, Петер, к своему изумлению, увидел, что одежда, обувь и шляпа у этого человечка тоже из цветного стекла. Но стекло было мягкое, словно еще не остыло, оно, как ткань, прилаживалось к каждому движению лесовичка.
- Ты встретил этого грубияна Михеля-голландца? - сказал человечек, странно покашливая после каждого слова. - Он хотел тебя напугать, но я отнял у него его колотилку, он ее никогда не получит.
- Да, господин кладохранитель, - отвечал Петер с низким поклоном, - я действительно струхнул. А вы, наверно, и были тот господин Глухарь, что склевал змею, большое вам спасибо за это... Но я пришел к вам за советом. Живется мне скверно и трудно. Угольщика ничего хорошего не ждет. А поскольку я еще молод, то я и подумал: а вдруг из меня еще что-нибудь выйдет. Поглядеть на других - как же они преуспели за короткое время, взять хотя бы Эцехиля или Короля Танцоров, у них денег полным-полно.
- Петер, - сказал человечек очень строго, выпуская длинную струю дыма из своей трубки, - Петер, я не хочу и слышать об этих людях. Что проку им от того, что они будут здесь годик-другой казаться счастливыми, но тем несчастнее будут потом? Не гнушайся своего ремесла. Твой отец и твой дед были достойными людьми, а они занимались этим же, Петер Мунк! Не хочу думать, что тебя привела ко мне любовь к безделью.