Петер испугался такого строгого ответа и покраснел.
- Нет, - сказал он, - безделье, господин кладохранитель леса, безделье, я прекрасно знаю, это начало всех пороков, но не сердитесь на меня за то, что другие занятия нравятся мне больше, чем мое собственное. Угольщик - последний человек на свете, а к стекловарам, плотогонам, часовщикам, да и ко всем другим уважения больше.
- Заносчивость часто предшествует гибели, - чуть дружелюбнее сказал человечек, - вы, люди, странные существа! Редко ваш брат бывает доволен тем положением, какое досталось ему от рождения и по воспитанию, и если бы ты был стекловаром, то захотел бы стать лесопромышленником, а будь ты лесопромышленником, тебе пришлась бы по вкусу служба лесничего или квартира окружного начальника. Но так и быть, если ты обещаешь честно трудиться, я помогу тебе устроиться получше, Петер! Всем, кто родился в воскресенье и сумел дойти до меня, я обычно исполняю три желания. Первые два могут быть любыми, а третьего я не исполняю, если оно глупо. Пожелай и ты чего-нибудь, но только, Петер, чего-нибудь хорошего и полезного!
- Ура! Вы замечательный стекляшничек, и вас по праву называют кладохранителем, ибо клады действительно в ваших руках! Ну так если мне разрешается пожелать того, чего жаждет мое сердце, то, первым делом, я хочу танцевать еще лучше, чем Король Танцоров, и, приходя в трактир, всегда иметь при себе столько же денег, сколько у Эцехиля.
- Дурак! - ответил человечек в гневе. - Какое это ничтожное желание хорошо танцевать и иметь много денег для игры. И тебе не стыдно, глупый Петер, красть у самого себя свое счастье? Что толку тебе и твоей бедной матери от того, что ты научишься танцевать? Что толку тебе от денег, которые, по твоему желанию, пойдут лишь на трактир и останутся там, как и деньги несчастного Короля Танцоров? А всю неделю ты будешь, как прежде, жить в нищете. За тобой еще одно желание, но на этот раз постарайся быть разумнее!
Петер почесал затылок и, немного помедлив, сказал:
- Ну, так я хочу, чтобы у меня под началом была самая лучшая и богатая стекловарня во всем Шварцвальде, со всеми приспособлениями и деньгами.
- Больше ничего? - спросил человечек с озабоченным видом. - И больше ничего, Петер?
- Ну... присовокупите еще лошадку и повозочку.
- О глупый Петер, сын угольщика! - воскликнул человечек и в негодовании запустил своей стеклянной трубкой в толстенную ель, отчего трубка разбилась вдребезги.-Лошадки? Повозочки? Ума, пойми ты, здравого ума и простейшей рассудительности следовало бы тебе пожелать, а не лошадок и повозочек. Ну, не горюй, постараемся, чтобы и это не пошло тебе во вред. Ведь второе желание в целом неглупо. Хорошая стекловарня тоже прокормит дельного хозяина, только в придачу к ней ты мог бы взять ум и рассудительность, а повозки и лошади появились бы тогда сами собой.
- Но, господин кладохранитель, - ответил Петер, - за мной ведь осталось еще одно желание. Вот я и могу пожелать себе ума, если он так необходим мне, как вы считаете.
- Нет, всё. Тебя ждут еще такие незадачи, что ты рад будешь иметь в запасе одно желание. А теперь отправляйся домой. Здесь вот, - сказал лесовичок, вынимая из кармана кошелечек, - здесь две тысячи гульденов, этого хватит, и никогда больше не проси у меня денег, а то мне придется повесить тебя на самой высокой ели. Такой у меня обычай, с тех пор как я живу в этом лесу. Три дня назад умер старик Винкфриц. Ступай туда завтра утром и купи его дело, как полагается. Живи хорошо, трудись прилежно, а я буду время от времени навещать тебя и помогать тебе советом и делом, ведь ты же не попросил себе ума. Но твое первое желание - говорю это совсем не шутя - было скверное. Не шатайся по кабакам, Петер! Это еще никого до добра не доводило.
Говоря это, человечек вынул новую трубку чудесного опалового стекла, набил ее чешуйками сухих еловых шишек и сунул в свой маленький, беззубый рот. Затем он достал огромное зажигательное стекло, вышел на солнце и раскурил трубку. Покончив с этим, он дружески протянул Петеру руку, дал ему на дорогу еще несколько добрых советов, стал пыхтеть своей трубкой все сильней и сильней и наконец исчез в облаке дыма, которое пахло настоящим голландским табаком и, медленно клубясь, рассеялось между вершинами елок.
Придя домой, Петер застал мать в большой тревоге: эта добрая женщина думала, что сына ее не иначе как забрали в солдаты. А он был в хорошем и веселом настроении и рассказал ей, что встретил в лесу одного славного друга, который ссудил его деньгами, чтобы Петер сменил занятие угольщика на какое-нибудь другое.
Хотя его мать жила уже тридцать лет в хижине угольщика и к лицам, покрытым сажей, привыкла так же, как привыкает всякая мельничиха к белому от муки лицу своего мужа, все же она была достаточно тщеславна, чтобы запрезирать прежнее свое положение, как только Петер посулил ей более блестящее будущее, и сказала:
- Да, мать человека, владеющего стекловарней, - это не то что какая-нибудь там соседка Грета или Бета, и теперь я буду садиться в церкви в первые ряды, где сидят порядочные люди.
Сын ее быстро поладил с наследниками стекловарни. Он оставил рабочих, которых там застал, служить у себя и велел делать стекло днем и ночью.
Сначала это ремесло ему нравилось. Он надолго спускался в стекловарню, чинно расхаживал там, держа руки в карманах, заглядывал то туда, то сюда, делал разные замечания, над которыми его рабочие иной раз немало смеялись, но самой большой радостью для него было глядеть, как выдувают стекло, и часто он сам брался за эту работу и выдувал из еще мягкой массы причудливейшие фигуры.
Вскоре, однако, работа ему надоела, и он стал захаживать в стекловарню сперва только на час в день, потом лишь через день и, наконец, только раз в неделю, и его подмастерья делали что хотели. А причиной тому было его пристрастие к трактиру.
В первое же воскресенье после похода на известный пригорок он отправился в трактир, где по площадке уже прыгал Король Танцоров, а за кружкой уже сидел, играя в кости на кроненталеры, толстяк Эцехиль.
Петер скорее полез в карман - посмотреть, сдержал ли свое слово Стекляшничек, и карман оказался полон серебра и золота. Да и ноги у него зудели, словно им хотелось плясать и прыгать; и когда первый танец кончился, Петер со своей дамой стали впереди, возле Короля Танцоров, и если тот подпрыгивал на три фута - Петер взлетал на целых четыре, а если тот выделывал какие-нибудь чудные коленца - Петер сплетал и вывертывал свои ноги так, что все зрители прямо с ума сходили от веселья и восхищения.