Гермиона хранила абсолютно каждое письмо от миссис Малфой и периодически перечитывала их, хотя понимала, что не узнает ничего нового. Наверное, это было своеобразной попыткой побороть ломку, которую она испытывала и по сей день, не имея возможности быть рядом с любимым человеком в тот момент, когда он так сильно нуждался в этом.
Однако в середине апреля она лишилась даже этого: Нарцисса по непонятной причине перестала отвечать на ее письма, сколько бы Гермиона ни писала. Опасаясь худшего, она незамедлительно связалась с целителем Беррингтоном в надежде, что хотя бы он сумеет пролить свет на ситуацию. Несколькими днями позже он прислал ответ, в котором значилось, что Малфои приняли решение отказаться от лечения в Святом Мунго и перевезли сына заграницу. Однако иные подробности ему были неизвестны.
Тот день разделил жизнь Гермионы на до и после. Правда, едва ли все то, что последовало за тем переломным моментом, вообще можно было назвать жизнью. Это было унылое существование, не более.
Она чувствовала себя опустошенной, потерянной, разбитой. Каждый божий день Гермиона засыпала и просыпалась с одной и той же мыслью: когда же это все закончится? То, через что ей приходилось проходить, было настоящей пыткой. Чертов день сурка, не иначе. Она просто-напросто перестала ощущать вкус жизни, отчего та теперь представлялась серой и однообразной. И невозможность выбраться из этой временной петли буквально сводила с ума.
Хотелось поставить весь мир на паузу и свернуться калачиком в темном углу. Хотелось скрыться от сострадания окружающих, которые не упускали ни единой возможности посочувствовать ей, тем самым давя на больное. Хотелось, чтобы это все оказалось ночным кошмаром. Но правда была в том, что для нее это являлось реальностью, из которой невозможно было сбежать, не распрощавшись с жизнью.
В конце концов Гермиона решила перебраться в спальню Драко, в которой ранее не могла находиться дольше пары минут: эмоции всегда брали над ней верх, и она впадала в истерику, оседая на пол и проливая слезы до тех пор, пока не выбьется из сил настолько, чтобы уснуть.
Гермиона не смела переставлять его вещи и переносить сюда свои: это могло нарушить иллюзию присутствия Драко в спальне. Разве что она взяла из своей комнаты полученные от Нарциссы письма, которые положила на прикроватную тумбочку, чтобы перечитывать перед сном.
Она спала в его футболках и кофтах, строго чередуя каждую из них: таким образом Гермиона рассчитывала как можно дольше сохранить запах его парфюма, впитавшийся в ткань.
Мерлин, это было самое настоящее помешательство. Если бы она узнала о том, что какая-то девушка ведет себя подобным образом, то посоветовала бы ей обратиться за помощью к психологу. Но то была старая Гермиона. Новая же видела в этом единственный шанс удержать его в своей жизни. И никакой психолог не мог убедить ее в обратном.
Однако жестокая правда была в том, что изо дня в день нити, связывающие ее с Драко, истончались: его комната, не претерпевая серьезных визуальных изменений, все равно менялась, подстраиваясь под новую хозяйку. Это прослеживалось хотя бы даже в том, как теперь была заправлена его кровать. Или же ощущалось по тому, как запах ее геля для душа вытеснял собой аромат свежести и цитрусов. Следы его пребывания в этом месте стремительно стирались, и Гермиона понимала это, посему хотела кричать во все горло, срывая связки.
Хотя, по правде говоря, состояние его комнаты сейчас беспокоило ее в последнюю очередь: уже завтра утром она навсегда покинет стены Хогвартса и вернется в Лондон, чтобы строить дальнейшую жизнь. Но удастся ли ей двигаться дальше, если она не в силах отвести взгляд от прошлого? Пожалуй, ответ на этот вопрос был более чем очевиден.
«Последний день», — повторяла она про себя, лежа в его постели в кромешной темноте.
Какой сейчас час? Гермиона не имела ни малейшего представления: день для нее смешался с ночью. Ложась спать, она всегда плотно зашторивала окна и гасила свет, поэтому даже по наступлении утра в спальне царила непроглядная темнота. Быть может, это глупо, но порой в такие моменты она тешила себя иллюзиями о том, что Драко лежит рядом. Нужно лишь протянуть руку, и она коснется его кожи, после чего он повернется и сгребет ее в охапку, прижимая к своей груди. Однако стоило Гермионе чересчур увлечься и попытаться найти его на ощупь, как жестокая реальность обрушивалась на ее голову непосильным грузом: рядом не было ничего, кроме холодной простыни.
Но даже после всех тех слез, что она пролила из-за этого, Гермиона все равно из раза в раз возвращалась к пустым грезам, ведь это было единственным, что доставляло ей пускай и мимолетную, но все же радость. Мир, сотканный из фантазий, стал ее убежищем, в которое она сбегала от суровой реальности.
Перевернувшись на бок, Гермиона поправила задравшуюся футболку, взятую из гардероба Драко, и натянула одеяло до подбородка. Прикрыв глаза, она уже готова была вновь предаться мечтаниям, как вдруг услышала приглушенные шаги, доносящиеся из гостиной.
«Должно быть, показалось», — подумала она, когда шум ненадолго стих.
Однако мгновением позже шаги возобновились. Судя по звуку, кто-то поднимался по винтовой лестнице, держа путь на второй этаж.
Когда проникнувший в покои старост человек прошел по коридору и открыл дверь соседней комнаты, Гермиона тут же приподнялась на локтях и с замиранием сердца уставилась прямо перед собой, не видя, однако, ничего, кроме темноты. Надежда, зародившаяся в ее груди, была похожа на крохотных росток, взошедший на мертвой земле.
Тот, кто сумел войти в башню, должен был знать пароль. За исключением тех, кто жил здесь, этой информацией располагала лишь директор МакГонагалл, но с трудом верилось в то, что это могла быть она. Так неужели…
Дверь в комнату открылась, и Гермиона, щурясь от проникшего света, отвернулась, толком не сумев разглядеть того, кто стоял на пороге.
— Мерлин, да здесь же как в склепе, — выразила негодование Джинни, шагая навстречу мраку, в котором с трудом проглядывались находящиеся в помещении предметы.
Услышав ее голос, Гермиона разочарованно опустилась обратно на подушку, мысленно коря себя за то, что посмела тешиться пустыми надеждами. Тот самый росток в груди в одночасье завял, толком не успев расцвести. Впрочем, он был идеальным дополнением ее внутреннего мира: такой же мертвый и блеклый.
Неожиданно комната наполнилась ярким светом июньского солнца, и Гермиона тут же прикрыла лицо руками. Казалось, кто-то плеснул ей в лицо кислотой.
— Так-то лучше, — будучи довольной собой, произнесла Джинни и убрала палочку, которую ранее использовала, чтобы раздвинуть плотные шторы, не пропускающие в спальню солнечные лучи.
— Что ты здесь делаешь? — буркнула Гермиона, потирая руками слезящиеся глаза. — И откуда ты знаешь пароль?
— Сова на хвосте принесла.
В ответ на это Гермиона скептически фыркнула, параллельно размышляя над тем, как Джинни на самом деле смогла раздобыть эту информацию. На ум приходило лишь несколько вариантов: выпутала у МакГонагалл, надавив той на жалось, либо же запомнила, когда приходила мириться в начале декабря. Если честно, в первый вариант верилось куда охотнее, ведь директор, вне всякого сомнения, была обеспокоена эмоциональным состоянием Гермионы, поэтому без лишних уговоров сообщила бы пароль той, кто разделял ее переживания и мог повлиять на ситуацию в лучшую сторону.
— Я пришла проведать тебя, — мгновением позже огласила Джинни причину своего визита. — Ты не пришла на завтрак, как, впрочем, и на вчерашний ужин.
— Вчера мне не хотелось есть, а сегодня… Я не знала, что уже утро, — вяло отозвалась Гермиона, бездумно глядя на темно-зеленый балдахин, возвышающейся над кроватью.
В последнее время она и впрямь нередко выпадала из жизни. Особенно часто это происходило в выходные, когда статус примерной ученицы и старосты не обязывал ее выбираться из кровати и заниматься делами. В остальные же дни Гермиона все-таки сгребала в кучу остатки сил и, проделывая над собой усилие, покидала башню, чтобы уделить время учебе и сопутствующим мелочам. Наверное, начни она пропускать занятия, и преподаватели тотчас же забили бы тревогу. А лишнее внимание, вызванное их обеспокоенностью, уж точно было последним в списке того, с чем ей сейчас хотелось иметь дело.