Бармин лежал на снегу. Чувствуя, что «охотники» держат его на мушке, он перекатился по снегу в сторону. Раздались выстрелы: пули легли рядом.
И тут Бармин увидел на заснеженном склоне, где автоматными очередями испуганный парень поднимал брызги сланца, трещину, ведущую в распадок. До нее и пытался добраться подполковник, перебегая от уступа к уступу и ожидая, когда у парня кончатся патроны и он станет перезаряжать оружие.
Метель мешала стрелкам: снежная крупа била в глаза, сплошной пеленой вилась в перекрестье оптических прицелов. Еще одна пуля расплющилась о камень у головы Бармина, и он, чувствуя, как сразу кисло стало во рту, вскочил на ноги и побежал.
Что-то больно уязвило его под левую лопатку, и он упал носом в снег. Упал и приготовился умереть, однако сознание было ясным и боль стихала. Бармин вспомнил, что на нем бронежилет. Тут же перекатившись в сторону, он вскочил на ноги и побежал, пригнув голову, к трещине.
Снег повалил крупными хлопьями. Подхватываемый порывами ветра, он носился между сопками, крутил небольшие буруны. Стрелки на сопках не могли вести прицельный огонь и бросились в погоню, спотыкаясь и вставая на колено, чтобы выстрелить.
А парень с автоматом продолжал крошить каменную глыбу. Кажется, только ее он и видел перед собой. Бармин поднялся в полный рост и побежал. Еще чуть, и ему удалось бы добраться до трещины. А там можно затеряться в пурге…
Вертолет, завершив круг, лег на обратный курс. Вряд ли Бармин был виден летчикам. Непогода свирепствовала вовсю.
У Бармина появлялся шанс.
Он скатился в трещину и побежал вперед.
«Может, и на этот раз… » – мелькнуло в его мозгу.
Внезапно на пути у него вырос человек с автоматом и, широко расставив ноги, направил на него ствол.
Откуда он взялся?
Споткнувшись, Бармин полетел прямо под ноги стрелку…
В низине захлопали одиночные выстрелы. Это охотники пытались завалить подполковника. Ближе всех к скользящему по склону Борису Алексеевичу был тот самый парень с автоматом. Он не стрелял: кто-то из своих все же ранил его в руку.
Подполковник спешил повторить маневр Бармина. Непогода была ему на руку. И все же он не успевал добежать до спасительной трещины. Стрелки перерезали ему путь и остановились напротив трещины. Выстроившись в линию, четверо в маскхалатах уже поднимали свои стволы.
Подполковник знал, что у него нет шансов, и все же не останавливался: умереть он предпочел на бегу. Вжимая голову в плечи, он ждал рокового выстрела. И дождался.
Ударила короткая очередь, и… двое охотников повалились в снег, другие завертели головами, ища невидимого стрелка. Подполковник понял, что стреляют из распадка, как раз оттуда, где скрылся Бармин.
Робинзон шел впереди Богданова, бубня под нос какой-то занудный мотив. Всю дорогу они не разговаривали. Майору с величайшим трудом удалось-таки уговорить Робинзона отвести его на Объект.
Неожиданно до них донеслось эхо выстрелов.
– Дальше не пойду, – сказал Робинзон и развернулся. – Объект там. Валяйте без меня, майор. Лезть под пули – не мой профиль.
– Может, это всего лишь охота! – воскликнул Богданов.
– Вот именно, охота! – Робинзон сердито посмотрел на майора.
И тут Богданов увидел бегущих по тундре людей и вновь услышал стрельбу. Пули поднимали фонтанчики снега под ногами у бегущих.
Позади сердито пыхтел Робинзон, тихо ненавидя майора. Спасенный им опер толкал его под пули. Робинзон давно собирался плюнуть на этого упрямца и рвануть в родные пенаты, но что-то удерживало его. О, как Робинзон сейчас ненавидел Богданова. Проклятый опер вынимал из него душу!..
– Погоди, утопленник, – сказал он, удивленно глядя на бегущего к ним человека. – Кажись, свои!
Богданов выскочил навстречу бегущему. Робинзон, прятавшийся за крутым уступом, подошел к упавшему в снег человеку и неожиданно бодро крикнул:
– Привет, водила! Отдыхаешь?
– Не отдыхаю, а подыхаю. А я думал, Артист, ты уже в своей филармонии! – прозвучал удивленный и одновременно радостный ответ…
Все было кончено.
Четверо охотников лежали в снегу. Тяжело дыша, Борис Алексеевич смотрел на идущих к нему двух вооруженных людей, которых догонял что-то весело кричавший ему Бармин. Подполковник покачал головой и повернулся спиной к ветру. Раненный в руку парень – единственный оставшийся в живых охотник – отчаянно карабкался вверх по склону сопки. Подполковник помахал ему рукой.
– Илья Борисович! – промурлыкал молодой человек в приоткрытую дверь кабинета Блюма. – Тут к вам… это чудовище!
– Кто? – Блюм поверх очков недовольно посмотрел на молодого человека. – Какое еще чудовище?
– Одноглазый! Мычит что-то, бумажку сует: просит принять.
– А… Пусть войдет.
Молодой человек исчез, а Немой застыл на пороге и уставился на Блюма.
– Есть новости, голубчик? – Илья Борисович исподлобья глянул на циклопа и невольно поежился. – Надеюсь, обнадеживающие? Понятно… Были какие-нибудь осложнения? Ну?
Немой отрицательно мотнул головой.
– Хорошо. Теперь ступайте на ТЭЦ. Там, кажется, у вас остались дела? – Блюм указал Немому рукой на дверь и отвернулся. Ему хотелось, чтобы циклоп поскорее вышел из кабинета…
Илья Борисович занялся Немым с подачи Аптекаря.
Тот расписывал ему незаурядные качества циклопа: звериную силу, выносливость и жестокость. Превосходный человеческий материал, из которого при желании можно было сотворить что угодно. А Илья Борисович так ценил человеческий материал!
Преодолевая брезгливость при виде этого высохшего до костей человека, напоминавшего гигантскую саранчу, Блюм стал заходить в палату, где Немой восстанавливался после рокового нападения собаки.
Блюма интересовал внутренний мир этого насекомого. Уже после второй встречи Илья Борисович сделал вывод, что одноглазый ему подходит. Только теперь нужно было с ним поработать: выявить под хитиновым панцирем живые струны и нужные заставить звучать.
И Блюм взялся за дело. Он говорил Немому, настоящим именем которого даже не интересовался, что не согласен с теми, кто считает одноглазого ошибкой природы, человеческой особью, лишенной души и талантов, что напрасно они злословят и смеются над его уродством! Ведь сами-то они всего лишь жалкие пигмеи и в этой жизни не заслуживают ничего, кроме… чего? Правильно, наказания! Почему? Потому что не умеют выполнять команды и не любят дисциплины! И еще потому, что смеются и обнимают женщин, которые должны принадлежать только ему, Немому, сильному и дисциплинированному, волевому и безжалостному исполину!
Слушая Илью Борисовича, Немой сверкал единственным глазом и выл от возбуждения. А Блюм, посмеиваясь, бил в одну точку, пока из обыкновенного надсмотрщика с садистскими наклонностями и сексуальным вывертом не вылупился сверхчеловек с навязчивой идеей в подкорке и топором под курткой.
После окончания сеансов Блюма Аптекарь вколол циклопу пару шприцев с химией и выпустил его на свободу – дозревать. Возвращать это насекомое на ТЭЦ было опасно, и для него подыскали другую работенку…
Когда дверь за Немым закрылась, Илья Борисович взял телефонную трубку и набрал номер.
– Ну, как ты там, химик? – глухо спросил он. – Понятно… Вероника Николаевна у тебя? Конечно, рядом с этим Донским? Так и не отлучается? Да-а… Вот что, Аптекарь, нужно этого парня привести в норму. Ну, чтобы он хоть пару слов мог связать. Сделаешь? Зачем это надо?.. Вероника отсюда никуда не поедет. Да, я говорил с ней, она с места не сдвинется. Так вот, я подумал: а что если вытащить Донского с Объекта? И пусть он сам позовет Веронику! Нам с тобой она не доверяет и никогда не оставит этого парня наедине с нами. Уверен, она побежит за ним… Вот именно, на живца! Ну, договорились? Нашей Вероничке теперь не отвертеться. Куда Донской, туда и она. Ну, пусть потешится, пусть поиграется! Это даже неплохо: можно управлять ею через этого парня!.. К утру будет в норме? Через сутки? Хорошо! Да, и накачай его чем-нибудь, чтоб выглядел пободрей!