Что касается Бурлена, то, когда голод вступал в свои права, все остальные заботы улетучивались. И ему надо было как можно скорее покончить со всеми делами.
– Что такое, Адамберг? – спросил он.
– Ничего.
– Итак, признания Алисы Готье повлекли за собой ряд драматических событий, – подвел итоги Бурлен. – Амадей оскорбляет отца, возвращается наутро, чтобы задобрить его, но поздно. Анри Мафоре, проклятый сыном, кончает жизнь самоубийством.
– Идите прямо, – сказал Адамберг, когда его спутники решили свернуть в сторону. – Нам надо выслушать рассказ Виктора о путешествии в Исландию до того, как он пообщается с Амадеем. Селеста говорит, что он не ужинает со всеми, а сидит у себя во флигеле.
– Что нового может нам поведать Виктор? – Бурлен пожал плечами.
– А что со знаком? – спросил Данглар.
– Наверняка это эмблема исландской группы, – предположил Бурлен, с каждой минутой мрачнея все больше. – Мы этого никогда не узнаем.
– Узнаем, почему же, – отозвался Адамберг, с наслаждением топча новый пук сухого репейника.
Вот он и вспомнил название. Репейник.
– Два самоубийства, – проворчал Бурлен. – Закрываем дело и идем ужинать.
– Ты хочешь есть, – улыбнулся Адамберг, – и голод ослепляет тебя. А что, если Амадей вернулся к Готье на следующее утро и в ярости утопил ее в ванне? Он сам сказал, что два дня проболтался в Париже. Помнишь, как он назвал ее сегодня? “Мерзопакостная баба”. Мерзопакостная баба, которой не хватило духу ни заступиться за его мать, ни рассказать об этом сразу. Равно как и его отцу. А что он сказал про отца?
– “Сволочной папаша”, – сказал Данглар.
– Приехав домой, он набросился на отца и убил его. Может быть, это инсценированные самоубийства, а, Бурлен?
– Не может, потому что Шуазель хорошо выполнил свою работу. У Амадея ни на руках, ни на свитере нет следов пороха.
– Ты просто проголодался. Амадей надел халат, перчатки и вышел из кабинета, чистый как стеклышко. Либо, если эта идея тебе не по душе, бери исландского “ублюдка”. Он убивает сначала Алису Готье, потом Мафоре.
– А каким образом преступник узнал, что Готье проболталась?
– Видимо, он предчувствовал, что она вот-вот проболтается. Вот-вот расколется. Признаниям может способствовать несколько факторов. В случае с Готье это близость смерти, и он был в курсе. Какие только откровения не звучат на смертном одре. А что касается Анри Мафоре, то его мучили угрызения совести, к тому же от него отрекся родной сын, пообщавшись с Готье. Ведь убийца предупреждал, что не спустит с них глаз? Очевидно, он пристальнее всего наблюдает за больными и депрессивными. И за болтливыми, кающимися пьяницами.
– И за верующими, – добавил Данглар. – Допустим, у них в группе был священник. Священники иногда не прочь попутешествовать по девственным просторам.
– Священника этого пока что не существует в природе, – сказал Бурлен, массируя себе живот. – Кстати, уже стемнело.
Адамберг, обогнав их, постучал в дверь флигеля, где жил Виктор. На колокольне пробило четверть десятого, и следом зазвонил колокол в соседней деревне.
– Я понимаю, такова процедура, – сказал Виктор, – но я не могу поехать с вами в Париж. Завтра в семь утра похороны, вы не забыли? Переночуйте в своих машинах или у меня перед дверью, если боитесь, что я тайком договорюсь с Амадеем, да хоть заприте меня, а завтра в пол-одиннадцатого мы увидимся… Или нет, у меня есть предложение получше, – он взглянул на Бурлена. – Комиссар, по-моему, проголодался? Поскольку меня нельзя пока считать обвиняемым… Ведь вы же не предъявите мне обвинение?
– Вы всего лишь свидетель, – сказал Адамберг. – Мы хотим выслушать ваш рассказ об Исландии. С ней связаны уже четыре смерти. Две там, десять лет назад, и две на этой неделе.
– Вы не верите в самоубийство? – спросил Виктор с легкой тревогой в голосе.
Если убийца с острова активизировался, у него есть все основания тревожиться, подумал Адамберг.
– Мы не знаем, – ответил он.
– Ну, допустим. Поскольку я всего лишь свидетель, и даже просто рассказчик, дозволено ли мне законом поужинать вместе с вами?
– Никаких возражений, – нетерпеливо заверил его Бурлен.
Виктор надел бархатный пиджак и пригладил светлые волосы.
– В километре отсюда есть семейная гостиница с рестораном. Папа, мама, сын и дочь. Я часто туда хожу. Только имейте в виду, там всего одно меню на вечер, выбирать не из чего. И только два сорта вина. Одно белое, другое красное.
Виктор запер дверь и вынул из внутреннего кармана газету.