Кто она такая?
Человека в повозке звали герцог. Мир изобиловал герцогами, но наиболее вероятным из них был герцог Вольта, который был убит три дня назад во время беспорядков в своем родном городе.
“А разве эзактли больше не герцог?- Сказал Далекий Человек.
Арантур вдруг понял, что не слышит никаких звуков из гостиницы. Он уже некоторое время возился с ботинками, а Лекне все не появлялся.
Арантур прислушался. Он не слышал гула разговоров фермеров, поэтому, чувствуя себя полным идиотом, подошел к двери и заглянул в крошечное служебное окошко.
И нырнул обратно.
Солдаты.
В кухне горел только огонь, а в остальном было темно. Арантур отошел от служебного окна и снова осторожно выглянул.
Их было по меньшей мере четверо. Сердитые. Требовательные.
Арантур даже не подумал.
Справа от него была дверь, которой он не пользовался. Арантур направился к ней, и, как он и надеялся, она вела к задней лестнице с чем-то вроде ниши, которая также выходила в пивную с дальней западной стены. Он прислонился спиной к стене и прислушался.
“ ... ты не понимаешь, парень. Я буду пить вино, и все мои друзья будут пить вино, а потом мы будем есть все, что захотим.”
Тон мужчины не соответствовал его словам—он казался неуверенным в себе, немного диким, немного испуганным.
Арантур очень осторожно двинулся вдоль ниши. Было темно, и на лестнице, которая была не шире плеч одного человека и тоже резко изгибалась, света не было. Он двигался так медленно, что чувствовал себя ледником в горах над своей деревней, наблюдающим за людьми далеко внизу. Он выровнял дыхание и начал подводить голос к своему ритуалу-осторожно. Так осторожно. Он поднял Саар, этот бесконечно тяжелый туман, который висел на краю нематериального мира, Аул, на котором маги могли написать свою волю.
Весь его ритуал был направлен на то, чтобы сконцентрировать его волю—дать ему возможность сохранить в голове баланс сил, который позволит ему манипулировать материальным миром. Он вложил Саар в свою работу …
“Разве в этой дыре нет женщин?- спросил тощий мужчина в ржавой накидке. - Вина!”
Арантур видел руку мужчины, когда тот наносил Лекне скользящий удар. Он также заметил, что перчатки мужчины были красно-коричневыми от крови. Довольно свежая кровь. Его сила в ритуале поколебалась; чувство письма в огне, его любимый образ, побледнело.
“Я должен получить м-м-больше от ... —”
Главная дверь открылась, впустив холод, такой холодный, что Арантур едва не вышел из своего ритуального транса. Это было похоже на удар.
“А ты кто такой, черт возьми?- сказал другой мужчина.
“Это моя гостиница, и я мог бы спросить вас о том же, - сказал Дон Кучино.
Его не было видно Арантуру, но он двигался вперед—скрипнула дверь.
“Нет, если только ты не хочешь получить железный фут в свои кишки, - сказал один из солдат. - Ты не спрашиваешь, черт возьми. - Спрашиваем мы. А где же женщины? А где же вино?”
Кучино был трактирщиком, а не певчим.
“Держи язык за зубами и прибереги свое богохульство для своих темных мест, - отрезал он.
Он перешел в поле зрения Арантура. Позади него стоял грузный мужчина с сутулыми плечами и глубоким алым капюшоном—почти универсальный признак медицинского работника.
Ритуал Арантура успокоился.
—Патер ... - начал лекне, - они ... - Он замолчал.
- Она наверху, - сказал Дон Кучино хирургу, который попытался пройти мимо солдат. Но кто-то протянул руку, чтобы преградить ему путь.
- Кто это?- спросил один из солдат. “Никто никуда не ходит.”
“В моем трактире никто не отдает приказов, кроме меня, - сказал хранитель. - Садитесь, и Вас обслужат.”
“Вот так, придурок, - сказал ближайший солдат.
Через руку у него был перекинут красный плащ, а на поясе висел злобный крючковатый ятаган, который местные жители называли сторте. У него были светлые глаза пьяного или сумасшедшего человека.
Солдат почти небрежно потянулся к рукояти меча.
У Арантура был небольшой непосредственный опыт насилия и людей насилия, и он знал по беспорядкам в городе, что как только прольется кровь, события примут неумолимый ритм. Когда солдат вытащил свой сторте и обнажил ужасный клинок, Арантур сделал осторожный скользящий шаг к углу камина, где лежали все его пожитки. Он не просто хотел этого. Он был странно нетерпелив.
Солдат поднял руку—и на мгновение это показалось ему слишком громким криком, - но затем, движимый страхом, ненавистью или просто зимней темнотой, он нанес удар.
Лезвие ударило трактирщика по руке и глубоко—так глубоко, что его левая рука повисла. Фонтаном хлынула кровь, и Дон Кучино, казалось, сдулся.