— Нет, — отозвался Бальтазар, стараясь не сбить дыхание, уклоняясь от ударов, — ты просто змея. Ты жалишь, потому что… Такова твоя природа. Убиваешь, потому что можешь. Но в одном ты прав. Ты просто зверь. Для разумного существа важен смысл поступка… А для тебя — его осуществимость.
И в глазах Бальтазара блеснул огонь, от которого Молох на мгновение опешил. Этого мгновения было достаточно, чтобы демон, сократив дистанцию, ударил противника прямо в живот. Его рука, превратившаяся в тонкую лапу с острыми когтями, прошла насквозь, разрывая внутренние органы. Молох замер, его змеиные зрачки снова начали расширяться. Это был конец? Нет, всë не могло закончиться так! Он ведь превзошёл всех! Обуздал саму Бездну! Так почему же ему стало так холодно? Падая на руки своего заклятого врага, он впился пальцами в его плечо.
— П-поче… Почему? — он закашлялся, отплëвываясь от собственной крови.
— Потому что даже Бездна не стала помогать такому чудовищу, — заключил Бальтазар, медленно опустив Молоха на траву, — не волнуйся, я не заставлю тебя страдать.
Лезвие ножа вошло в горло удивительно легко, и даже хлынувшая из раны кровь как будто давно должна была пролиться. Бальтазар вздохнул, с трудом поднимаясь на ноги: кто-то, подобный Молоху, просто не должен был существовать. Всë в мире говорило об этом.
А тем временем двое ангелов пытались одолеть сорвавшегося Абигора, и пока Натаниэль полагался на силу слов, Лючия выбирала момент, чтобы броситься в атаку. Всë портил тот факт, что демон парил в шести метрах над землёй, и напасть на него, не раскрыв крылья, возможности не было.
— Прости, Абигор! — сейчас Нейту приходилось почти кричать, чтобы перебороть гул нараставшего ветра, — я не должен был так с тобой поступать!
— Верно! Не должен был, дружок! Но ты поступил! — почти смеялся Абигор, — ты заметил, что даже бедный Разаэль понял простую истину: делай то, что считаешь верным? Так почему твои поступки никогда не соответствуют словам?
Послышался хлопок, и Лючия, расправив крылья, бросилась на демона справа, но тот не удостоил еë даже поворотом головы. Один взмах руки, — и перед еë глазами ослепительно вспыхнула красная молния. Девушка рухнула на землю с жалобным вскриком, сжимая лицо. Одно из еë крыльев вывернулось под неестественным углом, но сейчас это не имело значения. Глаза. Их невыносимо жгло, и боль эта проникала в мозг, парализуя и сводя с ума.
— Лежать! — приказал демон, — я покончу с тобой позже. Не встревай, когда разговаривают мужчины.
— Ублюдок! — внезапно вспыхнул Натаниэль, выхватывая меч, — что ты с ней сделал?
— Не бойся, — ухмыльнулся Абигор, — ты тоже получишь своë.
Поток воздуха сбил его противника с ног, подхватил и подбросил вверх. Раскрыв крылья, Нейт попытался полететь, но с ужасом осознал, что сил на борьбу с ветром у него уже не осталось. Над холмами Гэмпшира кружился настоящий смерч, и в нëм, как кукла, барахтался беспомощный ангел. С земли поднимался всевозможный мусор, летевший в глазах и в рот, слабые разряды молний, как плети, усеивали кожу десятками ожогов и ран. Из последних сил Натаниэль искал взглядом Лючию, а Абигор, улыбаясь, дирижировал этим безумием, словно судьба ангела ничуть его не заботила.
Наблюдавший за этим с земли Роджер чувствовал, как ему самому становится страшно. То же чувствовала и Аврора, стоявшая рядом с ним. Это походило на какую-то кошмарную пытку. Глаза парня снова окутала тьма, а Стигмато, ощетинившись лезвиями, приготовился к атаке… Но Роджер не мог этого сделать. Он не желал смерти ни Абигору, ни Натаниэлю. Он не мог выбрать сторону.
— Что делать? Он же его убьëт!
— Нет… Боюсь, это будет намного страшнее.
Осознание пришло, когда менять что-то было уже поздно. Абигор мстил Натаниэлю за все перенесëнные страдания, заставляя испытать их на собственной шкуре. Но сейчас Роджер неожиданно остро ощутил боль, которую вызвала смерть Лерайи, и понял, что никому больше не желает такой судьбы…
Чëрная тень рассекла бушующий ураган, вырвав из его объятий хрупкую игрушку. Он стоял в самом сердце вихря, окутанный энергией Бездны, и держал на руках израненного ангела. Взгляды Роджера и Абигора пересеклись, и впервые они могли смотреть друг на друга, как на равных.