В то время как шли тайные непрекращающиеся споры среди жителей о выборе наиболее подходящего времени для сожжения ведьмы (в основном мнения сходились на времени, когда ребенок, чье происхождение оставалось загадкой, выйдет из грудного возраста), вернулся прапрадед. Он приплыл на судне, доверху наполненном; сильнейший аромат, быстро распространившийся по деревне, заставлял собак сходить с ума. Жители уже терпеть не могли клубнику, приходя в ярость от одного ее вида. Когда их терпение закончилось, прапрадед перестал раздавать клубнику даром и стал брать за нее золотом. Эту идею ему нашептали его жены, когда он на руках держал своего ребенка, который приложился к ягоде, как другие дети к материнской груди.
Жизнь шла, прапрадед стал достаточно богат и построил замок в форме корабля, опутанного лозами клубники. В дальнем от моря конце замка была сделана комната полностью из стекла, в ней клубника росла круглый год. Он жил там с двумя женами и маленькой дочкой, и никто не может сказать точно, кто был чьей матерью в нашей семье.
Конечно, она не осталась. Однажды клубничная девушка исчезла, не оставив и следа. Прапрадед часами выкрикивал ее имя в надежде, что она просто потерялась. Это продолжалось до тех пор, пока однажды он не упал в обморок в стеклянной комнате, ломая и давя все, что видел, валяясь в соке, пока не стал настолько красным и страшным , что был похож на раненое животное. Его первая жена нашла его там и заставила принять горячую ванну. Они научились опять жить вместе, без клубничной девушки. Путники, которые не знали их историю, часто отмечали, сколь сильна была их любовь. А жители деревни настаивали, что пара была околдована, приводя в доказательство свечи, которые всегда горели в окне, как маячок для возвращения девушки. Разумеется, она так никогда и не вернулась».
Снаружи стоял такой холод, что, казалось, даже луна замерзла. Она роняла белый, как лед, свет на их бледный двор, призрачные отблески бегали по лицу женщины. Он изучающе посмотрел на нее будто на человека, которого видел впервые, а не на женщину, которую знал уже семь лет. Лунные отблески и свет от огня в камине смешались, и в этом сиянии она выглядела странно, будто статуя во время восстания.
Женщина улыбнулась ему и подняла голову.
- Я рассказала тебе эту историю, - сказала она, - чтобы объяснить: если ты когда-нибудь проснешься и обнаружишь, что я исчезла, не думай, что я тебя разлюбила, а вини ее ведьмовскую кровь, что таится во мне.
- Что с ней стало?
- О, никто не знает. Некоторые говорят, что у нее был любовник, пират из соседней бухточки, и они вместе отправились в плавание по морям в поисках клубники. Другие утверждают, что она была заколдованной русалкой и вернулась к себе в море. Наконец, говорят, что она отправилась в Америку, где ее сожгли на костре.
- И какой вариант, по-твоему, самый правдивый?
Она откинулась на спинку и вздохнула, прикрывая глаза.
- Я думаю, она все еще жива, - прошептала она, - и удовлетворяет свою ненасытность, разбивая мужские сердца.
Он продолжал изучать ее, неподвижную, словно опрокинутая статуя среди полыхающего пламени.
- Теперь твоя очередь, – сказала женщина, не открывая глаз, голос ее звучал будто издалека. Ему показалось, что в уголке ее глаза застыла слеза. Мужчина отвел взгляд и прочистил горло.
- Хорошо. Какое-то время я работал в Касторе, недалеко от Роума, в небольшом художественном музее. Я не был самым опытным работником среди искусствоведов, но, вероятно, самым квалифицированным из согласившихся жить в Касторе. Население городка всего девятьсот пятьдесят четыре человека, я тебя не разыгрываю. Коллекция там была небольшая, но довольно красивая. Большая часть населения Кастора хотя бы однажды видела картины, но, как подсказывал мне опыт, они в одинаковой степени интересовались как работами старых мастеров, так и ковровыми покрытиями, освещением и количеством рыбы в реке. Конечно, музей никогда не испытывал такой популярности, как заполненные до отказа бейсбольные поля или даже боулинг на выезде из города.
Вот что со мной случилось. В тридцатых годах Эмиль Кастор, который сделал состояние на микстуре от кашля, решил построить небольшое здание. Он купил красивейший участок земли в лесу, на границе того, что тогда было лишь маленькой общиной, и возвел свою «хижину». В доме было шесть спален, три ванные комнаты, четыре камина и большие широкие окна, которые выходили на речку. Даже, несмотря на то, что население Кастора практически достигло тысячи с моим приездом, олени все еще приходили на водопой к этой речке.
Эмиль Кастор умер в 1989 году, указав в завещании, что его дом должен стать музеем для показа его частной коллекции. Все состояние он завещал на поддержку этого проекта. Конечно, его родственники: сестра, несколько престарелых кузин, некоторые племянники и племянницы, довольно долго пытались опротестовать это. Но мистер Кастор был предусмотрительным человеком, и придраться в завещании было не к чему, а закон был непоколебим как стена. Что его семья не могла понять, помимо, конечно, того, что, по их мнению, было абсолютной жестокостью в поступке Эмиля, было то, откуда у этого человека взялась такая любовь к искусству. Мистер Кастор, который любил рыбачить и охотиться, имел славу дамского угодника (хоть никогда и не женился), он курил сигары (хоть за каждой и следовала лимонная микстура от кашля) и сколотил свое маленькое состояние на том, что его сестра в одном из писем назвала «типично мужское отношение».
Кухня в его доме была разделена. Поставленная стена безобразной линией как раз по середине разрезала то, что когда-то было огромным, живописным окном, выходившим на реку. Тот, кому пришла в голову эта идея, и кто воплотил ее так ужасно, видимо, не имел никакого понятия об архитектуре. Стена была уродлива и перекошена, она была словно оскорбление целостности этого места. То, что раньше было комнатой, стало кухней для рабочих: холодильник, плита, большая раковина, мраморная столешница и кафельный пол с узором в виде мозаики. Витраж авторства Шагала был установлен рядом с оставшейся частью большого окна. Несмотря на все пережитые неприятности, помещение осталось красивым и превратилось в тщательно спланированную кухню для нашего немногочисленного персонала.
Другая половина кухни была практически полностью заблокирована, попасть туда можно было только через кухню для рабочих. Это, да еще большое окно, которое пропускало слишком много света, чтобы можно было выставлять предметы искусства, и стало причиной того, что комната быстро превратилась в склад. Когда я добрался туда, там был жуткий беспорядок.
Первое, что я стал делать – сортировать весь хлам, отрывая коробки, наполненные старомодными брошюрами и старыми канцелярскими принадлежностями. Была коробка с туалетной бумагой, еще несколько забиты фотографиями Кастора, их я отнес к себе в офис, чтобы каталогизировать и сохранить. Приблизительно через неделю я нашел картины, множество холстов, явно сделанных любителем, причем довольно неудачно, почти на уровне школьника, только без детских причуд. На всех картинах была одна и та же женщина. Я спросил Дарлин, которая работала у нас бухгалтером и заодно проверяла билеты на входе, а также была известной городской сплетницей, что она думает об этом.
- Должно быть, это работа мистера Кастора, - сказала она.
- Я не знал, что он писал.
- Ну, как видишь, писал. Люди говорят, он просто с ума сходил. Все картины одинаковы?
- Более или менее.
- Занимался бы лучше своей микстурой от кашля, - произнесла она. (Это я услышал от женщины, которая однажды призналась мне, что приходит в восторг от вида известного паззла, склеенного, помещенного в рамку и висящего в каком-то ресторане в ближайшем городе.)