Когда все было разобрано и просмотрено, у нас оказалось пятнадцать коробок тех рисунков, и я решил повесить их в комнате, которая была половиной от того, что когда-то давно было огромной кухней. Несколько человек будет видеть их там, это мне казалось правильным, ведь они на самом деле были довольно неудачными. Солнечный свет не мог испортить рисунки и сделать их хуже, чем они уже были.
Когда, наконец, все они были развешаны, я насчитал тысячу картин разнообразных форм и размеров одной и той же девушки с темными волосами и серыми глазами. Каких только стилей не применял художник: глубокие бархатные цвета ренессанса, мягкие пастельные оттенки барокко, немного пугающие ярко зеленые тона, напоминающие Матисса, линии, превращающиеся в дикие водовороты красок, имитируя работы Ван Гога, либо тонкие и ровные, как у ученика начальных классов. Я стоял и смотрел на эти гротескные изображения в слабеющем вечернем свете, на искусство этого человека, довольно низкосортное искусство, и, должен признаться, что-то не давало мне покоя. Была ли его любовь хоть сколько-нибудь меньше, чем у художника, который рисует хорошо? У некоторых людей есть талант. У некоторых нет. У некоторых есть любовь, которая может настолько глубоко их затронуть. Целая тысяча лиц, все далеко не идеальны, но, тем не менее, художник не прекращал свои попытки. Некоторым из нас никогда не понять такого рвения.
У меня было много свободного времени в Касторе. Я не любил играть в боулинг. Мне не нравились жирные гамбургеры. Я не интересовался автомобильными гонками или фермерством. В общем, я не вписывался в эту картину. Я проводил вечера, каталогизируя фотографии Эмиля Кастора. А кто не любит тайны? Я думал, что история жизни этого человека, запечатленная в фотографиях, распутает клубок загадок, связанный с объектом его влечения. Я был очень увлечен этим, но в конце концов мое занятие стало меня утомлять. Ты и представить себе не можешь, что это такое - вот так просмотреть жизнь какого-либо человека. Семья, друзья, путешествия, прекрасные женщины, но ее там не было. Чем больше я смотрел на них, тем сильнее становилась моя депрессия. Было очевидно, что Эмиль Кастор действительно прожил свою жизнь, а я... Я чувствовал, что трачу впустую свою. В общем, я подвержен меланхолии, и в тот момент произошел очередной приступ. Я не мог простить себя за то, что был таким заурядным. Каждую ночь я стоял в той комнате, где были собраны худшие из виденных мною картин, и я знал, это было больше, чем я даже пытался сделать в своей жизни. Уродство всего этого особым образом было красивее, чем все, что я когда-либо сотворил.
Я решил передохнуть. Я попросил Дарлин зайти, она обычно уезжала на выходные, присмотреть за нашей нынешней практиканткой, кажется. Ее звали Эйлин, фамилию не помню, и она, должно быть, как раз проходила через переходный возраст, потому что каждый раз, когда я видел ее, вид у нее был такой, будто она только что прекратила плакать. Эйлин была неплохим ребенком, но я не выносил, когда она впадала в депрессию.
- Она все переживает о том, что случилось у них с Ренди, - сказала мне Дарлин. Аборт был для нее тяжелым испытанием. Но не говори ничего ее родителям, они пока не в курсе.
- Дарлин, я не хочу этого знать.
Наконец все было готово. Я уезжал из Кастора и от всего, что с ним связано. Я заказал комнату в домике для гостей в Сандейле, на побережье. В моей спортивной сумке было два романа, большой запас солнцезащитного крема, шорты, плавки и шлепанцы. Я планировал загорать, гулять по берегу, плавать, читать, есть. И не думать об Эмиле Касторе или девушке с серыми глазами. Я думал, что, может быть, встречу кого-нибудь. Кого-нибудь особенного. Все теперь было возможно, когда я удалялся от Кастора.
Конечно же, пошел дождь. Он начался практически сразу, как я выехал из города, и иногда становился таким сильным, что мне приходилось останавливаться на обочине, чтобы переждать. Когда я добрался до маленького городка на побережье, дождь меня прилично вымотал. Я ездил кругами в поисках названия, которое сейчас звучало, как ирония – домик для гостей «Солнечный свет». Придя в отчаяние от странности маленьких городков, я решил, что прилично выглядящий дом с простой вывеской «B&B», должно быть, и есть то, что я ищу. Некоторое время в надежде, что дождь перестанет хотя бы ненадолго, я просидел в машине, рассматривая видневшиеся вдалеке шпили маленькой церквушки и обрыв, поднимавшийся над мутными водами реки.
Было очевидно, что дождь будет продолжать свое непрерывное течение, так что я взял в охапку сумку и прошлепал через лужи грязи, двигаясь какой-то полурысью. Я вошел в уютное фойе, звучала классическая музыка, в помещении стояли очень мягкие кресла, большеглазая пятнистая кошка спала в корзине на столе, а на стене висела огромная картина. Ты уже, наверное, догадалась, кто на ней был изображен - сероглазая красавица Эмиля Кастора. Но только в этом варианте она действительно была красивой. Художнику удалось то, что не смог Эмиль. Это был не просто портрет, не фотография, выполненная красками, нет, эта картина вышла за пределы красоты изображенного человека, углубившись в сферу того, что было истинной красотой в живописи. Я услышал шаги, тяжелое дыхание и кашель. Я неохотно оторвал взгляд от картины, передо мной стоял самый старый человек из когда-либо виденных мной. Он был очень тощим, весь в морщинах, а его кожа свисала с костей, будто не подходящий по размеру костюм. Он опирался на трость, его серые глаза были практически не видны из-за обилия морщин.
- Прекрасная работа,- сказал я.
Он кивнул.
Я представился и после нескольких неловких минут обнаружил, что оказался далеко не в Сандейле и не в домике для гостей «Солнечный свет». Но я бы не был бы более доволен ни в один солнечный день в любом другом месте, чем там, куда попал, особенно, когда узнал, что могу остаться на ночь. Когда я спросил про картину и девушку изображенную на ней, Эд (так он сказал мне называть его) пригласил меня выпить с ним чаю в гостиной после того, как я «устроюсь».
Моя комната была приятная, уютная и чистая, без плюшевых медведей, которых обычно раскладывают в номерах таких отелей. Из окна я мог увидеть волнующееся море, серые волны, унылый полет чаек и утес, на котором стояла белая часовня. Высокую башню венчал не крест, а корабль, развевая парусами.
Когда я нашел его в гостиной, Эд уже приготовил поднос с чаем и печеньем и разложил все на низком столике перед пылающим камином. Комната была уютной, а атмосфера гостеприимной. Дождь колотил в окно, но внутри дома было тепло и сухо, слабый аромат лаванды витал в воздухе.
- Заходите-заходите, присоединяйтесь, - Эд махнул рукой, заскорузлой, словно лапа какого-то зверя, таких артритических рук я никогда еще не видел. Я сел в зеленое кресло напротив хозяина. Мягкое большое кресло замыкало треугольник, получившийся вокруг стола, но он пустовал; даже кот там не сидел.
- Тереза! – прокричал Эд, затем он прокричал опять более громко, его голос напомнил мне молодого Марлона Брандо, зовущего Стеллу.
Мне показалось, что старик не совсем в своем уме. Но в тот же момент, когда я об этом подумал, я услышал женский голос и звук приближающихся шагов с другого конца дома. Должен признаться, на мгновение меня посетила идея, что это будет та сероглазая женщина, как будто я попал в волшебное место, не подвластное времени, хотя изборожденное временем лицо Эдда явно свидетельствовало об обратном.
Сразу после этого лицо старика временно потеряло свою морщинистость и приняло одухотворенное выражение. Я проследил за его внимательным взглядом и увидел старейшую женщину в мире, входящую в комнату. Я встал со стула.
- Тереза, - произнес Эд, - это мистер Делано из Кастора.
Я пересек комнату и протянул ей свою руку. Она плавно ответила на рукопожатие своей мягкой рукой и, улыбаясь, посмотрела на меня зелеными глазами. Она двигалась плавно и с грацией, но ее шаги были мучительно маленькими и медленными. Идти рядом с ней было испытанием на терпение, пока мы пересекали расстояние до Эда, который стал разливать чай по чашкам. Его руки дрожали настолько сильно, что фарфор звенел, словно колокольчики. Как эти двое смогли прожить так долго? Где-то снаружи прокуковала кукушка, и я был практически уверен, что услышу ее снова до того, как мы дойдем до стола.