– Это мило, – сказала бы Бет. – Рада, что у мамы появилась подруга.
А Мэг сказала бы: «По мне, так это более чем странно».
– Когда ты собираешься проведать Риза? – нетерпеливо спросила Мэг.
– Ох, – сказала Лорелея, – ну я не уверена, что у нас сегодня будет время, не так ли?
Это вопрос был адресован тем, кто находился в комнате рядом с ней, а не Мэган, лежавшей в уютной кровати напротив парка Тафнелл.
– Позовешь мне снова Бет?
– Хорошо, милая. – Мать произнесла эту фразу с явным облегчением, поняв, что разговор с ее старшей дочерью подошел к концу.
– Бет! – возмущенно сказала Мэг, как только поняла, что трубка снова у сестры. – В чем дело? Почему мама не хочет навестить Риза?
Бет вздохнула.
– Не знаю. Она говорит, что уже пережила это.
– Пережила? Прошло всего четыре года. Нельзя «пережить» посещение могилы сына в годовщину его смерти.
– Ну, – голос ее сестры слегка задрожал, – ты ведь тоже не собираешься навещать его, не так ли?
– Нет, – бросила Мэг, – конечно, не собираюсь! Я почти на седьмом месяце беременности, в ста милях от вас и только что переехала в новую квартиру. Я очень хотела бы проведать Риза. Я приходила к нему всегда, когда была возможность, все эти четыре года. Но папа и Рори ведь навестят его, да?
На другом конце трубки воцарилась тишина, встревожившая Мэган.
– Скажи мне, Бет, остальные проведают его?
– Ну, вообще-то папы сейчас нет.
– Где он?
– Не знаю.
– А Рори?
– Прошлой ночью он не приходил, насколько мне известно.
Мэг закипела от злости.
– Вы все яйца выеденного не стоите, – крикнула она. – Все вы.
И бросила трубку.
Он купил ей яйцо. Самое дешевое. В сиреневой фольге, внутри заполненное шоколадными конфетками. Потом он выдернул несколько нарциссов из ухоженной клумбы перед чьим-то домом. Солнце стояло высоко и светило очень ярко. Впервые в жизни Рори Берд был влюблен. Ее звали Кайли, и сейчас она ждала его в своей комнате. Он встретил ее три дня назад в местном пабе. Она была двоюродной сестрой одного из его приятелей, только что переехавшей в Англию; на два года старше его, блондинка с короткой стрижкой, ирландским акцентом, собственной гитарой, татуировкой на левой груди и свежим шрамом на левом запястье, о котором, как она сказала, поведает ему, когда будет ему доверять. Он не покидал ее с той ночи в пабе. Она посылала его за молоком и сигаретами, и сейчас он быстрой походкой шел по утренним улочкам Сиренчестера, отчаянно желая поскорее вернуться к ней. Рори не покидало это странное чувство. Хотя, что уж говорить, для него вообще чувствовать что-либо было странно. Последние два года он будто оцепенел.
– Я вернулся! – крикнул он, подходя к порогу двери.
Кайли, все еще обнаженная, лежала в постели развалившись. Ее кожа была мертвенно-бледной, глаза сосредоточенно уставились на экран портативного телевизора, пристроенного в ногах. Девушка улыбнулась Рори и оперлась на локоть.
– Я соскучилась.
Он усмехнулся и достал яйцо и нарциссы из своей сумки.
– Счастливой Пасхи, – сказал он, протягивая ей все это и устраиваясь на кровати.
– О, мой дурачок, – сказала она, взяв яйцо и понюхав цветы. – Не думала, что ты верующий.
– Разве обязательно быть верующим, чтобы купить пасхальное яйцо?
– Там, откуда я родом, обязательно.
Она улыбнулась и начала разворачивать яйцо.
– Я бы выпила чашечку чая, – сказал она, – ну, вприкуску с этим яйцом.
Он провел рукой по ее щеке и поцеловал в губы.
– Сейчас заварю.
Кайли достала яйцо из коробки и развернула фольгу. Рори наблюдал за ней, стыдясь сказать «оставь фольгу».
Он улыбнулся от этой мысли, и Кайли удивленно взглянула на него.
– Почему ты улыбаешься?
– Ничего. Просто… – неловко ответил он. Они разговаривали о его матери, его семье, о Ризе. Разумеется, обо всем этом. Нельзя влюбиться в человека, если ты не говорил с ним о чем-то важном для тебя.
– Мама все время так говорила. Представляешь, каждую Пасху: «Оставь фольгу! Оставь фольгу!»
– Твоя мама тот еще фрукт.
Он слегка сморщился и набрал чайник.
– Да уж, – отстраненно произнес Рори, – фрукт. Но знаешь, милый фрукт.
– Хотелось бы мне как-нибудь повидаться с ней.
– Можно сегодня, – выпалил он. – Если хочешь.