Бячислав стоит, головой вертит, плечами пожимает, ничего не понимает. Тут и встала перед ним чудо-девка с глазами рыбьими. Глядит на него, не мигая, зубы в усмешке нехорошей скалит, а то не зубы — иглы острые в три ряда.
— Ну, — говорит, — Бячислав удалой, помнишь меня?
Моргнул Бячислав, плечом повёл, ответил честно:
— Не помню я тебя, чудо морское, и помнить не хочу. Сгинь, изыди, тварь проклятая!
Девка вновь скалится:
— Проклятая, говоришь? Верно, да только кто проклял меня, а, Бячислав? Кто меня в пучину морскую швырнул с дитятком нерождённым?
Тут-то и узнал Бячислав удалой чудо-девку морскую. Взмолился к ней:
— Прости меня, Десислава, прости вину мою великую, отпусти голову покаянную!
— Нет, — говорит девка, — тебе прощения. Я тебя тоже просила-молила помиловать меня да сына моего, что ты ответил?
Тогда Бячислав о другом взмолился:
— Дай мне хоть малый час, богов о милости попросить, с жизнью достойно расстаться!
— Не будет тебе часа, — девка на то головой качает.
— Дай хоть минуту малую!
— И минуты малой тебе не будет.
— У тебя, Десислава, было время со светом белым попрощаться!
Задумалась Десислава, головой кивнула:
— Хорошо, прощайся с белым светом.
Бячислав благодарит, молитвы читает, а сам за ножом засапожным тянется. Десислава то углядела, рыбкой вперёд бросилась, нож когтями перехватила да и сломала его, а второй рукой рубаху на Бячиславе рванула. Вцепилась когтями в грудь белую, рёбра раздвинула, сердце вырвала да зубами в него вцепилась. Жрёт сердце, с зубов кровь капает, воду мутит. Тут и конец Бячиславу пришёл, очи его закатились да к богам он отошёл.
Десислава сердце доела, с пальцев ошмётки кровавые сбросила. Потом хлопнула в ладоши — по воде рябь пошла, кабак задрожал, народишко кто куда бросился. А как насмелились вновь зайти — ушла вода, и девку морскую с собой забрала. Один Бячислав на полу лежит, как снег белый, мертвей некуда.
Так отомстила Десислава одному из убийц своих, Бячиславу окаянному, что на вёслах в ту ночь сидел. Других же, кто в кабаке был, не тронула — слово своё, Холодной госпоже данное, сдержала.
По морю-окияну, по водам синим, бездонным, бежит-торопится корабль быстрый, ветер паруса белые надувает. Корабельщики в бороды ухмыляются, наживу предвкушают. То не просто корабль купеческий — груз в трюме потайном схоронен беспошлинный, бестаможный. Да и корабельщики не просты купцы — в семи водах мочены, на семи ветрах сушены, ножами помахивают, зубами посверкивают. Берегись, кто супротив них встать посмеет!
Капитан в трубу подзорную даль оглядывает — спокойно всё, нет стражи королевской, нет пиратов-разбойников. Только волны одна за другой бегут да чайки над водой носятся.
Но чу! — что это за гул под кормой? Почему ветер утих, почему корабль встал, словно на якорь? Что за чудеса, что за наваждение?
Бегают корабельщики, за ножи хватаются, да толку что? Стоит корабль на месте, не шелохнётся.
Тогда капитан клич бросил.
— Эй, — говорит, — молодцы, а ну кто под корму поднырнёт, поглядит, что ни то?
Молчат молодцы, ровно в рот воды набрали. Серчает капитан, хмурится, да что поделать — нет смельчаков, поникли головы забубённые!
Воскликнул тогда капитан громким голосом:
— Эй, ты, враг лихой, покажись-появись, скажи, чего тебе надобно! А то, может, и договоримся о чём!
И раздалось в море-окияне шипенье, ровно котёл с похлёбкой забурлил. Вылезли щупальца кракеновы, синие, обхватили корабль, сжали так, что ажно доски затрещали. А на кажном щупальце — тыща присосок, и мелкие с тарель размером, а которые поболе — те с блюдо будут. Закричали матросы, забегали, саблями замахали, а только что те сабельки против чудища морского? Капитан первый же и велел шум-гам прекратить, чудище не злить.
И поднялся из глубин морских краб-лиходей, господарь ста смертей, с клешнями могучими, смертоносными. А на панцире у него Десислава сидит, ухмыляется.
— А и здравствуй тебе, честной капитан. Уж прости, что помешала тебе по морю гулять, добра наживать, а только есть у тебя моё. Отдашь — дальше путь свой продолжишь, не отдашь — все вы тут и сгинете.
Капитан побелел, ровно пена морская, губу прикусил, поклонился низко и так отмолвил:
— Здравствуй и ты, дева морская. Не упомню я, чтоб у Холодной госпожи и слуг её верных одалживался, но слаб умишко человеческий, мог и запамятовать. Скажи мне, чего ты хочешь, а уж я расстараюсь.