— Есть у тебя, — девка говорит, — на борту два лихих разбойничка, братца родных. Не в добрый час их мать родила, много бед они натворили, да и мою жизнь непутёвую загубили. Отдай мне их, мои они! Смерть должны лютую от меня принять.
Тут корабельщики загудели, закричали. Знамо дело, кому охота товарища отдавать на растерзание девке морской, чудищу окаянному? А только махнула Десислава рукой легонечко, сжал кракен-великан корабль в объятьях своих могучих, затрещали досочки жалобно — и притихли корабельщики. За чужие-то грехи помирать кому охота?
— Что ж, — говорит капитан, а сам снега белее, — забирай своё, дева морская, а над прочими смилуйся, не губи души попусту!
Усмехнулась тогда Десислава, кивнула. И протянул краб-лиходей, господарь ста смертей, клешни свои здоровущие, а из каждой клешни ещё двенадцать и одна растёт, и выхватил из толпы корабелов двух братьев родных, Васька да Миська. Удалые братья были, в кажной драке первые, на кажной пирушке запевалы. А только согрешили ради богатства, и смерть лютая за ними пришла.
Схватил краб-лиходей, господарь ста смертей, кажного брата за голову да за ноги и растягивать начал. Те вопят от боли, а краб-лиходей знай себе тянет. И разорвал он Васька да Миська пополам, и кровь алая на палубу брызнула, да таким ручьём, что всех залила. Первым Васька разорвало, и ноги его краб-лиходей на нос корабля забросил, а голову с туловом — на корму. Васёк тогда жив ещё был, только ноги оторваны, так краб-лиходей ему ещё тулово располовинил, чтоб точно уж не выжил. А Мисько смотрел на гибель брата родного и поседел весь, пока жив ещё был. Потом же краб-лиходей и его разорвал на две половины, а половины те в море утопил. Из моря выплыла рыба-акула да сожрала плоть тёплую, живую ещё.
Расхохоталась тогда Десислава, в ладоши захлопала.
— Спасибо, — говорит, — честной капитан, что поступил ты по справедливости, морю отдал то, что причитается, препоны чинить не стал. За то тебе от Холодной госпожи будет подарочек: ветер попутный сроком на семь лет. Ни один корабль королевский за тобой не угонится, море тебя от всех бед хранить будет. А только смотри, не жадничай. Помни: семь лет тебе отпущено за жертву твою кровавую, и ни часу боле, ни минуточки!
Поклонился тогда капитан низко-низко — а что ему делать оставалось-то? Поблагодарил за милость великую. Тут кракен-чудище объятья свои разжал, кораблю дале плыть дозволил, а Десислава в пучину морскую опустилась. Слово своё, госпоже данное, сдержала, никого на корабле, кроме братьев окаянных, не тронула.
Корабль тот семь лет ещё по морю ходил, как и было обещано. И удача с ним была неслыханная. А только забыл капитан предупреждение, взял груз, когда седьмой год истёк, на авось понадеялся, и развалился корабль его прямо в море-окияне, доски за единый миг гнилью взялись и на труху изошли. Никто из команды не уцелел, всех акулы-рыбы на зуб взяли. Такова она, милость Холодной госпожи: что от неё взял — то к ней и вернётся.
Не любил купец Боган на пристань морскую ходить, на воду пенную глядеть! И жене то делать запрещал. Хлопала глазами Йованка, на мужа сурового обижалась, да только запрет нарушить не смела. Подруженькам жаловалась, подруженьки на то охали да ахали, глаза большие делали да плечами пожимали. И то сказать: живёт Йованка — как сыр в масле катается, в храм ходит — ровно лебедь белая плывёт, украшенья на ней звенят, каменьями самоцветными поблёскивают. Ни в чём Йованка от мужа грозного отказу не знает, кроме этой блажи малой, а уж как сын родился — так Боган и подавно жену на руках носить стал, пылинки с неё сдувать. И думала каждая из подруженек, что некоторым и жемчуг мелок да сахар несладок. Уж они-то бы мужа уважили, не стали на повеления его жаловаться!
Оно конечно, Йованка не девкой босоногой замуж выходила, не бесприданницей, кавалерам своим в ножки не кланялась, воды попить не подносила. А только везёт же некоторым беспричинно! И отец её берёг, и муж вон теперь…
Молчали о том подруженьки, да только Йованка о мыслях их завистливых догадывалась, перестала с ними разговаривать о муже своём и повелении его беспричинном. Другое измыслила: когда море замёрзло, позвала мужа на коньках кататься. Не к морю — на реку, к городской ратуше. Ну что там плохого может случиться?
Известное дело: ночная птица поёт слаще. Ластилась Йованка к мужу, улещивала его, да и не смог Боган ей отказать. Хоть и смурной был, а пошёл с ней на реку.
В ту пору на реке народу много каталось, и всё, что там стряслось, люд городской видал своими глазами. Храмовые Смотрящие пытались потом рты-то позатыкать, да куда! Сами, когда без лишних ушей оставались, только о том и трещали, а ведь все знают: где двое — там и третий. Так что поди-ко, накинь платки на чужие ротки!