Долго еще судачили соседи-родичи, осуждая Маринкину мать за такой подарок шурину:
— Знамо ли дело, острую вещь молодым в день свадьбы дарить? Так недолго и беду накликать.
— Полно вам, родные, — увещевала их бабушка. — Ну где такую звонкую косу чистых сталей у нас найти? В самый раз молодому хозяину дар, от чистого сердца. Табакерку деда нашего чай не хаете! И ему полюбилась она. А по мне вот лучше бы ее и не было: весь вечер сосет, дымит боле, нежели лучина в светце.
А последнее время забылись все эти пересуды. В тот год еще на денек наведалась к дочке мать, вскоре же и пришла горькая весть о ее кончине. Но и тогда не окончились длинные разговоры в семье о Маринкином отце и ее матери. Только дедушка, прежде чем начать их, отсылал Маринку на улицу не то к соседям.
— Пойди, внученька, поразомнись на воздушке. Да и мы приотдохнем, дверь приоткроем чуток, чад пусть выветреет.
Нелегкий это был семейный пересуд. Говорили долго, но почти не спорили. Особенно часто выпроваживали Маринку, когда дедушка вернулся из поездки в Москву. Не случайно проделал он это большое по тем временам путешествие. Ездил, чтобы встретиться с зятем, которого винил в гибели дочери.
Старшая дочь Спиридоновых, Матрена Силантьевна, по мужу Борисова, была женщина видная. Отличалась она и статью, и трезвым самобытным умом, была обучена грамоте, а хозяйкой слыла отменной.
Не было конца тихой отцовской радости, когда шли первые годы ее замужества. Тогда у нее и дома все ладилось, и на сердце было спокойно, подрастал старшенький, а лет через шесть народилась еще и девочка — правда, болезненная, и пришлось отдать ее, пока не подрастет, на воспитание в деревню.
Не хотели Силантий Прокопьевич и Наталья Анисимовна отдавать Матрене Силантьевне ее девочку, пока она плохо ходит. Куда ей в шумном и людном городе обезноженной.
Знали, что и дочке не сладко в городе. Муж ее все время в разъездах. Простой мостовик-рабочий, а начальство уж очень его ценит. Никогда не уезжают в Москву инженеры, чтобы не взять с собой Ивана Борисова. Умеет он хороших мастеровых подобрать и материалы нужные раздобыть, а главное, завезти их к началу работ, да и сам работает за двоих, так что, глядя на него, и другие подтягиваются. Тогда Матрена Силантьевна дома оставалась, в Бежице, мальчика растила, да и по хозяйству дел хватало.
А когда строили бежицкие инженеры в Москве Чугунный мост, стал Иван десятником. Кутят инженеры в «Славянском базаре», в «Яр» катают, почитай, через день, а Иван и работу обеспечил да еще и денег добыл. Вишь, удумал как ловко — деньги подсказал по подряду получить на рабочую силу сполна, сам набрал мастеровых на треть меньше положенного. Зато каждому, кто работает, как он, за двоих, — щедро платил всякую неделю с половинной надбавкой. И смотри-ка ты, строительство моста движется на славу, и еще лишек денег, у Ивана остался, ездит теперь, угощает инженеров по два-три раза в неделю.
— Увертливый, разворотистый мужик, — похваливают его между собой инженеры и компании с ним водить не чураются.
Пришлось теперь Матрене Силантьевне подолгу живать в Москве у друзей мужа, чтобы помогать ему, вовремя сготовить, если задумает муженек застолье, убрать за всеми. Мужа обиходить.
В эту пору расцвел Иван Борисов, приоделся, приосанился. Хоть по росточку неказист, но кость крепкая, надежная. На каждый выход готовила ему Матрена рубашку чистую. И теперь Иван в котелке да в пальто касторовом выглядел так, что не токмо купцу, иному барину из дворян захудалого достатка ни в чем не уступал. Разве говорок немного простоват да еще, когда пил, буен был больно.
Перед престольными праздниками начистит сапоги до блеска, белую сорочку с галстуком наденет, на голову шляпу, в руки трость, а сам в церковь.
При входе накупит всем святым по свечке, а потом еще в престол десяток восковых пошлет, а любимому святому, Николаю-угоднику, такую огромную да толстую свечу поставит, какую раздобыть только Иван может. Молится чуть не весь день истово, с усердием и благоговением, все иконы перецелует, на церковь серебра в поднос горстью сыпанет.
А из церкви — сразу в казенку и несет домой четверть горькой. Тут и начинается. Иной раз пьет один, а чаще со случайным гостем или с родными. Пьет не рюмочками — стаканами тонкими. Почти ничем не закусывает.
А там и пошло. Сначала обложит самой длинной площадной бранью Николу-угодника. И давай про него всякие гадости рассказывать. Мастак он был на анекдоты о святых. Каждого вспомянет, каждого проматерит и соленый анекдот о каждом святом выдаст, словно в преферанс с ними режется, — потратился в церкви, а сейчас свои висты назад отбирает.