Ну тут, как начнет куражиться, и впрямь всех святых выноси, а под горячую руку не лезь.
Не однажды бивал он Матрену Силантьевну, не глядя, что и ростом она много выше, и крупнее его, да и силенки у бабы не занимать стать. Но…
— Жена да убоится мужа! — кричит подгулявший десятник.
А жена ему в отместку за богохульное поношение святых:
— Убоится мужа, да не дюже.
Тут он и дает ей выволочку. Иной раз косу на руку намотает да жену головой об пол, другой — всю одежду на ней поиздерет, чтобы не противилась она его силе и норову.
Хорошо, богато жила дочь Силантия Спиридонова за десятником Иваном Борисовым. И, казалось, забывать порою стала и Спиридонки, и дочку свою болезную. Забыла, что и Гриша у старшей сестры Паши давно уже вдали от семьи живет. Не было у нее самой одного постоянного, обжитого места, своего дома. Одного мальца в Бежице не оставишь, а в Москве у Иванова приятеля и двоим тесно. Так и сынок Гриша жил от нее вдали. Но сердце материнское свое брало. Не раз уже говорила она мужу, что надо забрать детей к себе и жить семьей. Гришу давно бы по-настоящему учить пора. Да и младшую не век же у деда с бабкой держать. Да вот высказала ему все это, когда он в очередном загуле был. Затих мужик, побледнел, зверем пошел на жену и так вдруг ударил кулачищем промеж глаз, что она как подкошенная упала плашмя на спину. Сильно ударилась о порожек теменем: крови нет, а сознание помутилось, вся сделалась белая, словно смерть пришла, губы посинели, прикусила их до крови, а изо рта пена красная да тошнота — весь праздничный наряд испортила.
От такой неожиданности протрезвел Иван, упал на колени, склонился над хрипящей женой:
— Мотя, милая, ну прости меня, пьянь горемышную, подымись, родненькая!..
Лежит она, глаза полузакрыты, еле дышит. Кинулся Иван за доктором.
Увезли Матрену Силантьевну в больницу.
Там лежала долго, бред сменялся беспамятством, а когда пускали Ивана, так не узнавала.
— Глубину разрушительного действия, что произвел ушиб темени, трудно сейчас себе и представить, — сказал доктор.
А дней через пять пришло Ивану на московскую квартиру известие, что его супруга Матрена Силантьевна Борисова, не приходя в память, преставилась. Но Ивана Борисова в Москве уже не было: уехал по делам. Без него и без родных покойную отправили в морг, а оттуда и захоронили в числе безродных, бедных и бездомных.
А когда вернулся Иван в Москву, прибежал в больницу, ему выдали одно лишь свидетельство о кончине жены его Матрены Борисовой, даже места захоронения не указали.
Вот тогда-то дед Силантий и ездил в Москву, разыскал Ивана, и они вместе, сунув сторожу и могильщикам, соорудили на Донском кладбище могилку, заранее заготовил Иван у каменотесов и теперь поставил на могиле дорогой каменный крест, а на нем было высечено: «Новопреставленной рабе божьей Матрене Силантьевне Борисовой», а от кого — не помечено.
Вышел крупный спор.
— Убивец ты, Иван, судить тебя мало, — сказал в сердцах дед Силантий и что было мочи ударил зятя сухим кулаком в грудь так, что тот пошатнулся, потом тихо опустился на землю возле могилы, чтобы не отвечать старику. Плюнул дед Силантий в его сторону и ушел. Своего имени Иван тоже поставить после этого не посмел.
Много лет после того не рисковал Иван появляться ни у деда в деревне, ни в своем городе. Жил безвыездно в Москве, строил торговые ряды на Красной площади, напротив храма Василия Блаженного.
Года через два после смерти жены вызвал он к себе старшего, Гришу, и устроил учиться в ремесленное. Жили они вместе у дальних родственников здесь же в одном из внутренних флигелей строившихся торговых рядов. Иван Борисов получил подряд на установку металлического каркаса, начиная с подвальных этажей и до самого верха, многоэтажного и одного из самых больших по объему тогда, не меньшего, чем манеж, но высокого и не менее долговечного строения.
Завершал он и строительство Чугунного моста возле Балчуга. В Москве теперь долго не засиживался. Постоянно в разъездах то за материалами, то в поисках новой рабочей силы. Все время, рабочее и свободное (когда только спал?), тратил он на эти стройки.
Да пришла, видать, пора инженерам за кутежи свои, которые стали требовать столько денег, что Борисов их уже не мог доставать и их брали из кассы хозяина, ответчика искать. Тут вот и кивнули на того же Борисова: пьяница, мол. И жену-то свою по пьянке убил, а может, чтобы теперь вот с Волги другую, моложе привезти. Быстро окрутили десятника, повязали его да и засудили в Сибирь на вечную, пожизненную каторгу.