— Возьми вот кисет, товарищ! Отсыпь сколь надо, по своему вкусу. А я пока кресальцем искру выбью.
Антон Болотов снял огромную стеганую, словно ватное одеяло, варежку с левой руки, вынул трут, кресало и неторопливо сильными ударами железяки о твердый камень начал высекать искру, чтобы затлел огонек и соратник по баррикаде смог прикурить.
Яким Смычков был левша. Он проворно крутил одной левой из клочка где-то сорванной и припрятанной на такой случай афишки длинную тонкую цигарку, совестливо загребая в ее узенький раструб чужой махорки, чтобы не очень внакладе оставить хозяина полупустого кисета.
Смычкова знали в литейке как человека мастерового и сметливого в работе.
— А что, робяты, — шутил кто-либо из стариков, — наш-то Якишка не хуже тульского левши блоху подкует.
— Не то тянешь, дед, — отвечали мужики помоложе. — Какой из его коваль? Вот подкову золотеньку с целым набором невидимых глазу шпонок Якимушко запросто может отлить для самой царицы-инфузории или еще кого-нито.
Но Антон работал на судоверфи вдали от литейного и Якима Смычкова не знал. На главную баррикаду пришел по заданию штаба, где все его члены с сегодняшнего вечера несли посменное дежурство.
После удачного удара баррикадной пушчонки пока что наметилось относительное спокойствие, но люди чувствовали: надвигается гроза.
Кое-где на дальних улочках солдаты и полиция с помощью дворников перерезали и разобрали проволочные заграждения и потеснили баррикадников, а одна из боковых баррикад была даже оставлена ее защитниками, они отступили, а часть из них разбрелась по домам. Кое-где особо слабонервные сеяли панику среди нестойких, особенно в среде родни из обывателей, случайно примкнувших к дружинникам, так как их дома оказались в районе рабочих баррикад.
Болотов нес свое первое дежурство на главной баррикаде.
Яким с нескрываемым удовольствием прикурил свою «козу», припав к волосатым, красным на морозе ручищам Болотова, в которых маленьким светляком тлел кусочек трута, подожженного искрой от кресала, и сладко затянулся махорочным крепким дымком.
Болотов закуривать не стал, напялил варежки, побил себя по бокам врасхлест крепкими длинными ручищами, чтобы немного согреться, и снова словно застыл, вперив глаза в Шоссейную, потом изучающе полазил взором по крышам домов, по сереньким вдали карнизам завода, затем по направлению к пожарной каланче.
— Слышь, товарищ! — нарушил молчание Смычков. — А я тебя вроде бы знаю. Не Болотов твое фамилие? Говорят, плотничаешь на судоверфи.
— А мне твоя личность неведома. Не встречались, знать. Не мала она у нас, судоверфь, сам знаешь.
— Да я с литейного.
— Отколь обо мне слышал?
Яким рассмеялся, видимо вспомнив что-то, связанное с Болотовым.
А Болотов снова надолго умолк, еще и еще раз пройдясь зорким взглядом по Шоссейке и крышам домов.
— Ну точно, ты и есть Антон Болотов, — вновь нарушил стойкую тишину Яким, широко и добро улыбаясь. — Самый ты что ни на есть молчун среди наших руководителев.
— Почто так? — удивился Болотов.
— А я те ментом одну сценку изображу, ты и поймешь.
Болотов повернулся к Якиму, поудобней устроился на бревне, высшей точке баррикады, скрытый теперь от взоров со стороны противника большим портретом царя, обращенным лицом к врагу.
А Яким спустился на нижнюю террасу баррикады. Теперь верхняя стала ему словно стол или конторка. Цигарка была докурена, погашена и умята в снег. Явно привлекая внимание других баррикадников, Яким громко, густым, не своим баском сказал:
— Разбирается дело помощника директора Волжских заводов Камского, председатель суда Антон Болотов, плотник судоверфи, общественный обвинитель Степан Кочурин, литейщик.
Дело Камского, взяточника, хапуги и грубияна, было широко известно. На митинге под открытым небом в прибольничной роще самостийно родился народный суд, в работе которого участвовало более трех тысяч рабочих. Тут и был оглашен один из первых приговоров народного суда. Под улюлюканье и одобрительные крики толпы дружинники с милицейскими повязками на рукавах вывезли в тот вечер с судейской лужайки на угольной тачке жирного, визжащего, что твой поросенок, господина Камского на заводскую свалку.
— Вот тебе, негодяй, отсюда все пути открыты, — сказал тогда начальник отряда народной милиции Александр Аметистов, вываливая Камского из тачки в мусорную яму. И добавил: — Вперед иди, подале от нас, хоть налево правь, хоть направо свои лыжи востри — всюду твоя дорога. Но запомни: назад, сюда к нам на завод, тебе пути нет и не будет во веки веков.