— Василек? — слабо прошептала Маринка. — Ты не на баррикаде, тоже ранен, родной?
— Нет, я здоров, Маринка, и пришел вот тебя навестить. Не нужно ли тебе чего?
— Мне нужно лишь одно — наша обязательная победа. Люди не могут больше так жить, как жили. Они не имеют права отступать.
— Ты хочешь попить? Глоточек водички тебе не повредит, — сказал Василий.
А Марина лежала с широко открытыми глазами и чутко прислушивалась, стараясь уловить шум далекого боя.
— Это что? — спросила она, хотя стояла мертвая тишина. — Все стреляют?
— Бой идет, — просто и как-то весело соврал Василий, стараясь не волновать больную и не растравлять ее ран горькой правдой их поражения. Он и сам был словно в полубреду. Вспомнилось, как на огороде позади школы закапывал в землю баррикадную пушку. Он-то хорошо знал, как давно отошли дружинники с главной баррикады группами глубоко в тыл, туда, где уже начинались последние дома поселка, а далее — по деревням. Помнил и о приказе ему, Василию, оставаться в поселке для связи с Тихим и помощи раненым. А Маринкины зеленоватые глаза тем временем повеселели, голос приободрился.
— Хорошо, что бой! Я слышу, как палит наша баррикада и бьет врага. Это ее удары. Мы победим, Васятка, победим?!
«Мы разбиты, мы здорово разбиты, славная моя подружка, — думал Василек, — и я не знаю еще, что будет с нами со всеми».
Василек глубоко переживал ту страшную расправу, которая еще не утихла и сегодня. Это было прямое истребление безоружных рабочих и их семей. Каратели по-прежнему мечутся от лачуги к лачуге, неся смерть, насилие, надругательства. Издевки и новое, еще более изощренное рабство у станков ждут всех, кто остался в живых после проигранного вооруженного восстания.
А Маринка ждала ответа. И святая ложь была сейчас важней суровой правды.
Василий улыбнулся, черные глаза его вспыхнули, как всегда, озорновато, а голос звучал бодро и уверенно:
— Да ты что закручинилась? Иль не веришь, что победим? Конечно победим, Маринка, сестренка моя названая!
