— Батюшка, отец ты наш свет Серапион, сделай рабе свое полное и навещное отпущение грехов перед всевышним и всем его святым семейством.
У отца Серапиона глаза на лоб повылазили.
«Опять это чертово наваждение, — думает он. — Надо от греха подальше». Повернулся поп спиной к бабке Евфросинье да как припустит к своей попадье.
Стоит теперь Евфросинья посередь площади. Над селом набат гудит. Но поняли уже люди, что нет никакого пожара. Староста на колокольню полез унимать звонаря.
А прихожане столпились вокруг бабки Евфросиньи, заглядывают в ее передник, полный полтинников, двугривенных да гривенников, и дивятся.
«Ведьма, истинная ведьма эта бабка Евфросинья, вишь, как ладно на пару с чертом сработала», — думает каждый, но никто у нее денег не отнимает, черным словом не поносит. Можно ли с такою чертовщиной связываться?
А бабка Евфросинья сообразила-таки промашку попа, умилилась и на всю площадь заверещала:
— Господь всевышний, спасибо тебе и отцу нашему Серапиону за прощение грехов моих полное и навечное. Да озолочен будь каждый христианин твоей великой силой и могуществом, владыка!
Сгребла поповы денежки, распихала побыстрее куда попадя и подалась, богатая и счастливая, к себе домой…
Улыбается бабушка, утирает слезы от смеха тетя Фрося, проводит руками по глазам дядя Митяй. Весело и хорошо Маринке, хотя и не все ей здесь понятно, где же правда, где сказка.
Бабушка снимает лампу и гасит ее. Надо беречь керосин. В избе становится темно. Хотя видно все-таки, как стелиться. И все укладываются на свои места. Маринка сегодня ложится с тетей Фросей, а дядя Митяй приносит большую охапку душистого сена, набрасывает на него дерюжину с пола и накрывается дедушкиным тулупом. Бабушка забралась на печку, а дедушка еще сидит на скамеечке, прислонив спину к теплой стенке печи.
Тепло и тихо в избе. Незаметно, как сон подкрался. Посмотреть со стороны — все спят. Не спалось лишь Маринке.
Ее, Маринкина, сказка только-только начиналась. Вся сегодняшняя ночь ею заранее была продумана.
Сколько раз слышала она в деревне, что ее бабка колдунья. А на днях Петька Бондарь прямо сказал: «Вот погляди, на праздники ночью сядет твоя бабуся в ступу, возьмет помело, пошепчет, с тем и взовьется аж под небеса».
И Маринка решила поспать хорошенько днем, чтобы ночью глаз не сомкнуть, а выследить, как полетит ее бабушка «к своим чертям».
Очень боялась Маринка, что все-таки не выдержит, задремлет, а потому тихонечко соскочила с кровати и придумала забраться в ступу. Свернулась там калачиком. И по-настоящему уснула.
— Мариша, Мариша, где же ты, — шепотом звала внучку бабушка. Проснулась тетя Фрося. Начались поиски. Зажгли лучину. Дядя выскочил в сени. Стоял такой трескучий мороз, что босые ноги сразу зашлись на холоде. Морозный воздух пахнул в избу. Дядя долго растирал свои ноги, пока не обулся.
У всех свежи были в памяти осеннее Маринкино блуждание в лесу ну и, конечно, случай с ее лаптями-дощечками.
Стали искать по соседям. Всполошились Спиридонки: опять пропала девочка, словно в воду канула. Снова в избу кинулись. Все теплое, что могла бы она надеть, уходя из дома, было на месте. Не было только ее платьица и самой Маринки. Даже ее новенькие лапоточки стояли под скамьей.
Разбуженный пес удивленно, однако спокойно взирал из своей конуры на всеобщее волнение. А дядя, увидев Кудлая, понял, что Маринка не могла уйти далеко. После случая с мальчиком, сбитым санями в снегу, никогда не ходила она теперь без любимой собаки. Да и пес был не из таких, чтобы не увязаться за своей любимицей.
— Что за черт? — вгорячах воскликнул дядя и получил подзатыльник от дедушки: не богохульствуй в святые дни.
Бабушка, отодвинув заслонку, заглянула даже в русскую печь.
А Маринке снился удивительный сон.
Будто она в большой ступе с метлой в руке летит высоко-высоко над лесом. Вот уже облетела вокруг яркого месяца, увидела сверху лесную поляну. Там горит большой костер, и искры от него рассыпаются далеко в стороны, зажигая хвоинки леса. Те взлетают вверх, к небу, и становятся новыми звездочками в темной ночи. Но кто там у костра? Под высоким кряжистым дубом на замшелом пне сидит их сродственник, старый дед Пялдун, и железной клюкой мешает какое-то варево в большом чугунном котле. Ветви огромного дуба увиты длинными и скользкими телами серых, черных, белых змей. Они качают головами и по очереди далеко высовывают их вперед, чтобы оказаться над котлом. И тогда со змеиного языка капает вниз черный яд, а в котле вспыхивает зеленый огонек, потом все заволакивает пар. Дед Пялдун опять помешивает варево, и пар пропадает, пока новая змея не вытянется над котлом и не сольет туда тяжелую черную каплю своего яда.