И только когда попрощались в лесу и разошлись в разные стороны, вдруг обернулся Васятка и звонко крикнул:
— Прощай, сестренка названая, никому я тебя в обиду не дам, пока жив-здоров, пока ноги по земле идут!
Бабушка обняла сухонькой, но еще крепкой рукой своей Маринку за плечи, и поцеловала в лобик, а сама украдкой смахнула невесть откуда взявшуюся слезу.
8. ПОД РОДИТЕЛЬСКИМ КРОВОМ
Мать еще осенью выполнила свое обещание, впихнула-таки Васятку в двухклассную сельскую церковноприходскую школу.
Вошел он в класс, и его оглушило: каждый по-своему, не обращая внимания на других, тянул нараспев: «А-аз, буки, веди…»
И Васятке показал учитель три эти начальные «глаголи». Стал и он нараспев твердить одно и то же. Да быстро ему это все надоело, подластился к учителю и с ним прочитал эту «глаголицу» до «тверди». А удивительней всего было, что сразу все это и запомнил. Всю ночь мучил свою тетку и добил-таки всю азбуку вместе с «юсом» и «ижицей». Учителя утром он просто ошеломил своей образованностью. Шутка ли, за один день всю «труднющую», как любил повторять сельский учитель, азбуку одолел. И он с ходу перевел Василия на «склады». Недели через три Васятка стал бойко и с расстановкой, как учили в школе, читать по складам. После чего засел за ученье письму. И это у него пошло как по маслу.
Маленький был, совсем несмышленыш Васятка, когда отца забирали в матросы. А теперь вот, через многие годы безупречной службы царю и отечеству, поздней осенью получил Константин Адеркин, минный матрос первой статьи, увольнение с крейсера «Адмирал Нахимов». И, приехав на побывку домой, в родные Осинники, не узнал в смышленом парнишке сына.
Настороженный и молчаливый, вошел в дом к теткам. С любопытством приглядывался к ихнему житью-бытью. Положил бескозырку свою на стол и начал искать икону — перекреститься. А Васятка взял шапку, повернул хвостиком от себя и громко прочел на тулье: «Адмирал Нахимов».
Отец повернулся на близкие, видно, сердцу, неожиданные здесь слова и спросил:
— А кто тебе сказывал про мой крейсер?
— Какой крейцер, батя? — в свою очередь спросил его Васятка. — Тут на ленте написано просто: «Адмирал Нахимов».
— Никак читать умеет? — восхищенный и удивленный, ласково посмотрел на сына отец, тиская своими огромными красными ручищами Васяткины плечи.
И мать, со слезинкой в глазу, тихо, но с гордостью в голосе сказала:
— В школе — он лучшей всех читает, сынка наш. И напрямки теперя, без складов, глянь, каки «буки», «аз» да «глаголи» всяки выводит, почитай, как учитель евонный Микола Мироныч.
И тут пошел отцовский экзамен.
— Ну-тко, ну-тко, сынок! — Отец разорвал желтый пакет из-под пряников. — Бери-тко карандаш, выводи.
— Он и перышком могёт, — взахлеб расхваливала Васятку счастливая мать.
А тот, весь зардевшись от такого большого к себе внимания, по грубой бумаге смело крупными буквами старательно начертил:
«Адеркин Константин Никаноров папаня мой в матросах», подумал и приписал: «военных а на ево ленте золотом писано Адмирал Нахимов». Еще подумал, помусолил карандаш и размахнулся на всю нижнюю часть бумаги:
«К сему подписал Василий Константин Никанор Адеркин».
То-то было ликования! Отец сгреб его в охапку, целовал в вихрастую, потную от усердия голову, в розовые от большого счастья щеки, а потом поставил перед собой и решительно сказал, обращаясь к матери:
— Собирайся, Ганя, вместе с грамотеем нашим. Пожили бобылями. Хватит. Пойдем в отцову хату. Там наш дом.
Мать кинулась молить отца:
— Не надыть, Костенька, родной, живи себе, просторней в отцовом дому будет, а я забегу, да и Васятка тож. Хорошо тут нам, у теток-от.
Но Адеркин остался непреклонен.
— Благодарствуйте за хлеб, за соль, — подымаясь, сказал он теткам, как когда-то маманя Васяткина деду говаривала. И к матери опять: — Собирайся, Ганя, по-быстрому. — Сгреб сына, поднял на руки, толкнул дверь и вынес, как был Васятка в рубашонке и портах, на улицу.
Подгоняемый свежим ветерком и зябким предзимним холодом, Адеркин твердо направил свой солдатский шаг в дальний конец села.
— Идуть, идуть! — кричали мальчишки, когда появился вдруг отпускной моряк Константин Адеркин с сыном Василием на руках, крупно вышагивая деревенским порядком, тронутым первой порошей.
Агафья, неся на руке наскоро стянутую узлом пеструю ситцевую занавеску со всем ее и Васяткиным скарбом, с трудом поспевала за мужем. Грудь ее теснило предчувствие неминуемой семейной ссоры и больших обид.