Выхаживала больную собаку Маринка. На глубокую рану прикладывала листья столетника да тряпочки, смоченные каким-то особым лечебным отваром из диких трав, собирать которые для всяческих нужд ее бабушка была лучшая в округе мастерица.
В помои от обеда, которыми кормили больного пса, бабушка тоже добавляла свои лечебные смеси. Раны затянулись, Кудлай окреп. Слегка приволакивая залеченную лапу, двинулся он теперь в дальний путь вместе с маленькой хозяйкой.
Видно, какой-то веками выработанный собачий инстинкт заставлял Кудлая быть впереди, чтобы вовремя предупредить человека о грозящей в лесу опасности — змея ли ползучая вывернется, или коварный зверь лесной набежит, А Маринка и не думала об этом. Да и не была она никогда еще далеко в лесу и диких зверей знала разве только по дедушкиным рассказам. Правда, лисиц, известных охотниц на кур, не раз отпугивала Маринка, если те осмеливались подходить ко двору. Доводилось видеть ей и волков.
Хуторок Спиридонки стоял на поляне среди густого смешанного широколистного и хвойного леса, который тянулся более чем на тридцать верст, до самого центра уезда… Если же пойти назад, в сторону губернского города на большой реке или в сторону Брянщины, там и вообще леса немереные.
К деревенским, крытым соломой дворам лес примыкал так близко, что волки очень часто, особенно зимой, подходили к самым воротам. Не однажды в темные осенние вечера, когда не жгли лучину, доводилось Маринке видеть сквозь маленькие оконца своей хаты, как в черной дали, на гумнах, яркими зелеными огоньками светились волчьи глаза.
Зимой волчье завыванье слышалось даже в избе. Иной раз они забирались по наметанным сугробам снега за дворами на крыши хлевов и амбаров.
Однажды волк, путешествуя по крыше, свалился во двор. На него бросились собаки. Выскочив на помощь верным сторожам, хозяева убили волка оглоблями.
Приходили волки и на водопой к большой полынье, из которой хуторяне брали воду. Мальчишки пугали их пучками зажженной соломы. От яркого света черная бездна полыньи делалась еще чернее и больше. Мальчишки назвали ее Чертовым глазом.
А когда ребятам хотелось покататься вечером на салазках, обязательно на всякий случай разводили костры.
Что за чудесная это была картина!
Искрился, вспыхивая то синими, то ярко-желтыми огоньками, снег на зеленых лапах мохнатых елей. Порою казалось, сами ели шагнули к кострам, будто собираясь в наступление на хуторок.
А тот спрятал свои маленькие приземистые домики со всеми хозяйственными службами под рыхлым снегом, что теперь сверкал в алых отсветах костериков. И затаился. Пойди найди его! Крыши хатенок, надворные постройки, плетни и даже ведущие в хутор дороги, закрытые толстым покровом пушистого снега, сливались с иссиня-белым от такого же снега полем перед хутором.
На отлете от лесной заимки, словно бы прячась в темноте еловой рамени, одиноко стояла банька. Ее занесенная снегом крыша, то исчезая, то вновь появляясь в блестках костров, будто плавала в воздухе. А иной раз, когда пламя особенно ярко разгоралось, вырывая из тьмы продымленные от топки по-черному отдельные венцы ее сруба, чудилось, что стоит эта избушка, и впрямь как в сказке, на курьих ножках: то повернется к лесу дверцею, то встанет к нему глухой стеной.
Трещат сучья в кострах, весело перекликаются мальчишки, катаясь на ледянках. И все-таки слышно, как где-то в лесу гулко прозвенит обломанная тяжестью снега ветка или вдруг заскрипит снежный покров под волчьими лапами.
Когда заслышат где-то поблизости или даже в далекой лесной глуши протяжный волчий вой, игры тотчас прекращают. Все жмутся к кострам, пока не раскатится громким эхом по лесу ответный собачий лай. Теперь вновь можно садиться и лететь в лесную темень на своей ледянке.
Тогда была зима. Но сейчас еще осень стояла в самом разгаре. Днем и тепло и хорошо в лесу.
Что могло сейчас в нем пугать девочку? Опускающиеся сумерки? Неизвестность пути? О зверье она не думала. Но это как раз и заботило и удивляло Кудлая. Ну мог ли он, умный и хожалый пес, хоть что-нибудь знать об истинной цели рискованного путешествия Маринки?
Разве дано собаке все понять в поступках людей?
Взять хотя бы молодого барина. Ну и досталось же егерю, когда он заметил, что тот плохо кормит свору! А не успел месяц вырасти в полную луку, как на первой же охоте этот барин, вместо того чтобы выстрелить по волку, которого он, Кудлай, уже ухватил было за ляжку, пальнул в него, Кудлая, да и поскакал на своем сером в яблоках дальше. И не подумал остановиться и хотя бы для приличия сказать: «Эх, мол, брат Кудлай, что ж это ты сам под пулю метишь?» А егерь тому и рад. Сорвал-таки свое зло на пораненном Кудлае. Барин о псе и не вспомнил.