Уже когда мы стояли на закопченном, растрескавшемся бетоне, старший отправляющей команды вручил Данилову ключ управления. Полковник молча принял гнутую металлическую пластину, расписался в журнале, принимая командование над кораблем.
– Удачи вам, – сказал старший.
– Спасибо. – Данилов задрал голову, оглядывая ракету. – Ну, Петя?
– Идем.
Несколько человек проводили нас до лифта. Мы вошли в просторную решетчатую кабину, закрыли дверь. Старший отправляющих торжественно нажал на кнопку.
Лифт пошел вверх.
Почему-то я предполагал, что дед с Машей будут ждать нас в лифте. Но раз их нет, значит, они уже в челноке?
– Нервничаешь? – спросил Данилов.
– А ты?
– Конечно.
Я машинально оперся о стальную решетку лифта и сразу же торопливо убрал руку. От титанового тела «Энергии» шел холод. Пробирал до костей, примораживал кожу к металлу. Я к такому не привык, старина «Протон», который выводит в космос «Спираль», до сих пор летает на азотном тетраоксиде и несимметричном диметилгидразине. Отрава, конечно, редкостная…
– Если Карел врет… – сказал я.
– Зачем?
– Откуда нам знать Чужих?
– Выгода – это основной стимул разумной жизни, – сухо сказал Данилов. Поежился, застегнул куртку. Лифт прополз только полпути, а космодром уже был как на ладони. Поскрипывал металл ферм, хрустели, осыпаясь с боков «Энергии», ледышки. – Счетчику невыгодно врать.
– А я-то полагал, что основным стимулом для разума является любовь, – ответил я. – К людям, к дому, к знаниям. К чему угодно.
– Это одно и то же, Петя. Нашим бедным усталым мозгам выгодно верить, что мы любим и любимы. Мать любит сына, родина любит гражданина, подруга любит тебя. А на самом деле… – Данилов плюнул сквозь решетку, усмехнулся: – …это либо инстинкты, либо расчет. Обычно – смесь того и другого. Мы ведь понимаем на самом деле, что наша ценность определяется лишь способностью работать. Приносить пользу окружающим, обществу. И то, что вечно так продолжаться не может, тоже понимаем. Вот и страхуемся… любовью. От старости, от болезней, от тоски… Если бы Карел распинался в любви к человечеству, я бы взял его за шкирку и лично отнес в СКОБу. Но ему до нас нет дела. Просто стало выгодно счетчикам и людям на время объединиться.
– Циник ты, Саша.
– Не слышу в твоем голосе осуждения.
Данилов покосился вверх, потом вздохнул и начал расстегивать брюки.
– Не думай, что я спятил, – сообщил он. – У каждого свой бзик на приметы…
– Помочиться на ракету-носитель – хорошая примета?
– Для меня – да.
– Смотри простынешь, – сдерживая смех, сказал я.
– Что смешного? – мрачно спросил Данилов, застегиваясь.
– Да нет, ничего… просто знали бы пилоты, в чем причина твоей удачливости.
– Владимирский, например, кидает с лифта пятикопеечные монетки, – сказал Данилов. – А Киселев, когда летал, закапывал перед стартом в нос нафтизин. У тебя самого, что, нет примет?
Я подумал секунду, потом признался:
– Есть. Талисман. Это ведь тоже примета. Извини, Саша, я зря смеялся.
Лифт с грохотом остановился. Данилов повернул защелку, и мы вышли на верхнюю площадку стартовой фермы.
Здесь нас и ждали.
Андрей Валентинович и Маша лежали на железном полу, явно перестраховываясь, чтобы их не увидели с поля. У Маши в руках, конечно же, было оружие. На этот раз не парализатор, а что-то очень внушительное, с толстым стволом и цилиндрическим прикладом. Рядом стояли сумки.
Тоже мне партизаны.
– Простудитесь, Андрей Валентинович, – озабоченно сказал Данилов. Подошел к люку, ведущему в шлюз «Волхва», торопливо повернул утопленный в корпус штурвальчик. – Зашли бы, здесь же нет замков!
– Мало ли что, – вставая на четвереньки, сказала Маша. – Включился бы какой-то датчик…
Данилов первым нырнул в люк, я помог Маше и пригибающемуся Хрумову забраться внутрь, подал сумки. Бросил последний взгляд на космодром.
Странно. Ожидал угрызений совести или наоборот – уверенности в своей правоте.
А в душе – ничего. Пустота.
Глава 4
«Буран» сконструирован так, что нормальное положение «пола» и «потолка» в нем достигается лишь при посадке. Сейчас, на старте, когда оседлавший «Энергию» корабль смотрел носом вверх, размещаться в нем было трудновато. Мы с Даниловым помогли Хрумову и Маше устроиться в креслах джамп-навигатора и бортинженера на нижней «палубе». Потребовалось минут пять, чтобы перевести кресла в стартовое положение. Счетчик, выбравшийся из сумки, наверное, предпочел бы вновь устроиться на джампере. Но «Буран» – это не крошечная «Спираль». На «Волхве» джампер был установлен в агрегатном отсеке. В конце концов счетчик занял кресло космонавта-исследователя, которое почти всегда остается свободным. Мы ведь не изучаем космос. Мы возим по нему грузы.