Александр поймал себя на том, что наивно удивляется всему. Так удивляются туристы, увидев очередной памятник архитектуры. Сто раз видели его на фотографиях, а увидели воочию и заахали. Потому что это совсем другое дело — увидеть воочию, совсем другое.
В Берлине очень хотелось походить по платформе. Но не пришлось. Потому что для поездов, идущих на запад, и платформа другая, отгороженная. Странно было видеть границу посреди города. Ну да ведь и в Бресте так было: слева от вокзала — Советский Союз, а справа — уже заграница. Эпоха, видать, такая: во всем мире размежевание. Словно единой живой клетке пришло время делиться. Города, государства раздваиваются, даже семьи, порой даже каждый человек сам по себе. Плохо? А может, это необходимый исторический процесс?..
Разложив этот свой, как Александр назвал его, «мыслительный пасьянс», он принялся читать вывески, которых было множество на платформах. Но тут поезд тронулся, выехал из-под огромной крыши вокзала. И вдруг в коридоре кто-то громко сказал:
— Смотрите, рейхстаг!
— Где, да где же? — заволновался Александр. Вот уж что надо было увидеть обязательно, так это рейхстаг. Много будет потом расспросов в Москве, многое он будет вспоминать, но все незнакомое слушателям, пустое, неинтересное. А если сказать, что видел рейхстаг!..
— Да вон же, смотрите, — показал ему куда-то пассажир из соседнего купе, как обычно одетый в свой отутюженный костюм с галстуком-бабочкой.
Рейхстаг совсем не был похож на рейхстаг. То исчезая, то вновь появляясь из-за домов, он ничем не выделялся среди прочих зданий, — обычно приземистый, широкий, по-чиновничьи гладкий. И с плоской крышей. Самого главного, что отличало известный по дням Победы рейхстаг — высокого купола, — не было вовсе.
— Теперь там музей, — говорил сосед. — Только не такой, как вы думаете. Наших знаменосцев — Егорова и Кантарию — вы там не увидите. Зато стоят манекены эсэсовцев во весь рост. Есть фотографии разных политических деятелей прошлой Германии, даже выступающего с трибуны Гитлера. И фотографии двух пожаров — тридцать третьего и сорок пятого годов. И нет никаких надписей на рейхстаге, — все стерто, вырублено. Теперь тут ресторан, обыкновенный ресторан, каких в Западном Берлине множество…
Александр пожалел, что не сошелся поближе с этим соседом, — человек, похоже, много знает и он, как видно, свой. Впрочем, поди-ка определи, кто тут свой, а кто не свой?
А рейхстаг все не отдалялся. Поезд шел по широкой дуге, и серое здание с плоской крышей поворачивалось то одним, то другим боком, давало рассмотреть себя со всех сторон.
Но вот поезд снова нырнул под низкий навес вокзала и остановился. На перроне, прямо перед окном вагона, молодой парнишка, никого не стесняясь, целовал такую же молодую девушку. Одной рукой он держал ее за талию, в другой у него была бутылка. Парень отпивал глоток, притягивал к себе девушку и целовал, словно закусывал. Рядом на скамье лежала пластинка, на упаковочном пакете была изображена то ли полуголая, то ли совсем голая певица, — парень все время заслонял пластинку своим обтянутым джинсовым задом, не давал рассмотреть.
В первый момент эта невозможность рассмотреть картинку Александра занимала больше всего. Он все ждал, когда парень оторвется или от бутылки, или от девицы. Потом до него вдруг дошло, что все это уже там, на Западе, в Западном Берлине…
Как-то сразу стемнело. Под навесом вокзала бледно горели лампы дневного света, а когда поезд тронулся, лампы, казалось, горели уже повсюду. Иногда поезд выскакивал на эстакады, и тогда проворачивались перед глазами длинные улицы, как реки с огненными берегами. Еще не ушли вечерние сумерки, а улицы уже вспыхивали многоцветьями реклам.
— Ложитесь спать, — сказал Александру сосед. — До Ганновера-то рукой подать.
— Но ведь интересно, — возразил он.
— Ложитесь. На эту пестрятину еще насмотритесь.
Он послушался, не потому, что согласился. Просто подумал, что первая ночь, которую ему предстоит провести на вокзале в чужой стране, будет нелегкой. Он почему-то больше всего боялся именно этой первой ночи.
Сон был беспокойный, урывками. Сначала одолевали думы, потом загремели двери — пришли пограничники ГДР, потом пришли пограничники ФРГ. И только снова начал засыпать, как проводник подергал за подушку:
— Пора собираться.
Собрался он еще с вечера, чтобы лишний раз не беспокоить спавшую соседку, вышел из купе и стоял в пустынном коридоре, пожимая плечами от озноба, смотрел в черноту ночи. Цепочки огней то сбегались в сгустки, то растекались ручейками, исчезали, чтобы возникнуть снова, то далеко, то близко. И казалось, что нет тут ни одного квадратного метра без огней, ни одного места, где не жили бы люди. Огней становилось все больше, вот уж и улицы начали проглядываться, пустынные, таинственные. Поезд подошел к крытому перрону и остановился. Всё!..