Он начал перебирать в памяти то, что успел увидеть, узнать за последние недели, но это ему быстро надоело. Не хотелось ни вспоминать, ни думать ни о чем. Смотрел в окно на дома, столбы, деревья, и не было в нем никакого желания присматриваться, словно это кино и мелькающие за окном предметы — лишь фон, не имеющий отношения к содержанию фильма.
Обессиленный, он опустил руку и нащупал на сиденье какой-то листок. Это оказалось расписание движения поезда. С точностью до минуты были указаны все населенные пункты, мимо которых проходит поезд, и особо выделены те, где он останавливается. Остановок было немного: через час и девять минут — Хайдельберг, затем через тринадцать минут — Манхайм, где целых семь минут стоянки, затем через сорок четыре минуты — Франкфурт. Потом почти целый час безостановочного движения до Фульды и еще двадцать минут до Гёттингена, а там через час и Ганновер. Посмотрел и словно бы доехал, такой простой показалась эта поездка. Начал рассматривать рекламные надписи на расписании. Была тут все та же стихотворная реклама доставки багажа, восхваление особых качеств баденских вин. Ярко-красными буквами был напечатан призыв какой-то миссионерской организации вносить пожертвования в пользу страдающих от засухи.
Ничего особенного не прочитал он в этом рекламном расписании, а очнулся от странной навалившейся на него апатии. Оглядевшись, увидел, что точно такие же листки лежат на верхних сетках над каждым сиденьем, и который уж раз подивился местному сервису. В самом деле, если в купе будет шесть пассажиров, то ведь каждый захочет иметь себе расписание, и это возможное хотение пассажиров уже предусмотрено.
— Извините, пожалуйста!..
Александр вздрогнул от неожиданности, поднял глаза. За стеклянной дверью, чуть отодвинув ее, стоял пожилой господин в аккуратном синем костюме.
— Вы разрешите мне сесть здесь?
— У меня билет только на одно место, а здесь — шесть, — усмехнулся Александр.
— В вагоне есть, конечно, и свободные купе, но я не могу один, понимаете, не могу.
— Пожалуйста…
— Я хочу спать и вам не помешаю, — сказал он, устраиваясь в кресло напротив. — Вы далеко едете?
— До Ганновера.
— О, и я до Ганновера. Очень рад, очень, очень. Простите за смелый вопрос: где вы живете?
— В Москве, — сказал Александр и пожалел, что сказал: попутчик, похоже, попался болтливый.
— О, русский! — то ли в восхищении, то ли в ужасе воскликнул сосед. — Я очень люблю русских. Только не пойму, почему вы хотите нас уничтожить?
— Как это?!
— Я не знаю — как. Но об этом все газеты пишут.
— Газеты врут. И давайте не будем об этом, — сказал Александр. Он вдруг заметил, что на соседе точно такой же, как у Каппеса, галстук-бабочка, и насторожился: униформа? Специально подосланный провокатор?
— Жаль. Такой приятный разговор, такой приятный.
В этот момент в коридоре зазвенело и за стеклянными дверями появилась высокая тележка, уставленная бутылками, пластмассовыми стаканами, плоскими упаковками холодных закусок. Еще минуту назад не собиравшийся ужинать, Александр поднял руку, остановил продавца. Подумал вдруг, что за едой можно не отвечать на вопросы. А там разговорчивый сосед, может, и в самом деле уснет.
— Чай, пожалуйста, — попросил он, отодвинув дверь.
— Что-нибудь к чаю? — спросил продавец, поставив на столик пластмассовый чайничек и чашечку на пластмассовом же подносике.
— Нет, ничего, спасибо. — И сам смутившись малости заказа, пояснил: — У меня все есть, надавали на дорогу.
Продавца эта подробность ничуть не интересовала, профессионально кинув мелочь в коробку, стоявшую меж бутылок на его тележке, и сказав вежливое «данке» таким тоном, словно у него купили половину товара, покатил свою позванивающую тележку дальше по коридору.
А сосед не взял ничего. Молча сидел он напротив и внимательно смотрел, как Александр ест Эльзино печенье и Фредовы пирожки, запивая их чаем.
— Угощайтесь, — предложил он.
— Спасибо, я сыт, — сказал сосед и продолжал смотреть.
«Хоть бы отвернулся», — мысленно обругал его Александр. И вдруг разозлился на себя: чего застеснялся?!
— Вы разве спать уже не хотите? — спросил с вызовом.
— Нет, не хочу.
— А у меня так сами собой глаза закрываются.
Он допил чай, втиснулся поплотнее в угол и закрыл глаза. «Заговорит, не отвечу, — решил он. — Пускай думает, что сплю». И тут же поплыло все перед ним, заскользили лица, знакомые и незнакомые, случайно увиденные и почему-то запомнившиеся, улицы немецких городов, шпили кирх, клетчатые фахверковые дома, пестрая мишура магазинных витрин. Куда-то он все шел, шел и не мог дойти.