Скинув пальто, Луиза тут же начала показывать ему дом.
— Вот кухня, здесь туалет, рядом ванная, вот дверь в комнату Уле, правее моя комната, там дальше, днем обязательно посмотрите, — еще одна комната, мой зимний сад, вот это — гостиная…
В гостиной во всю стену был шкаф с книгами, и Александр сразу принялся рассматривать их. Были здесь в основном альбомы с видами разных стран, в том числе и Советского Союза.
— Потом все посмотрите. Вы сможете заходить сюда, когда захотите, — потащила его дальше Луиза. — А вот эта комната будет ваша…
Первой мыслью было, что комната эта Саскии, которая пока почему-то отсутствует. Но осмотревшись, он понял: ничего женского в комнате нет, ни того порядка, ни пузыречков, которые неизменно отличают женское жилье, хотя бы и кратковременное. Здесь, скорее, жил мужчина, так было все вокруг по-спартански просто: кровать, шкаф, умывальник с мылом и помазком и почему-то сундук, старый, с тяжелой плоской крышкой.
— Эта комната для гостей, — поспешила заверить его Луиза. И по тому, как поспешно сказала, словно боясь, что он подумает другое, Александр понял: это неправда. Тут кто-то жил, и, похоже, совсем недавно.
— Хорошая комната, спасибо.
— Через час будем завтракать, — напомнила она и упорхнула легко, как молодая, осторожно притворив за собой дверь.
Он не придал значения ее словам, думал: где час, там и другой. Спать не хотелось, и Александр открыл окно, выглянул на улицу. Было уже светло, на улице, совершенно пустынной, без единого человека, висел легкий туман. Дома стояли плотно один возле другого, небольшие дома, в один-два этажа. Перед каждым — невысокий заборчик, по пояс, калиточка, от калиточки — чистая дорожка к крыльцу, а между домом и забором — лужок или небольшой цветник, аккуратный, ухоженный. И так везде, ни свалок под окнами, ни сложенного стройматериала про запас. Чисто. И улица чиста, хоть глядись в лоснящуюся брусчатку. И машины, двумя сплошными рядами стоявшие вдоль обоих тротуаров, блестели разноцветьем выгнутых спин. Словно на них и не ездит никто, словно вся эта улица не что иное, как выставка, устроенная специально для того, чтобы Александр полюбовался ею из окна.
«Напустил холоду!» — обругал он себя и закрыл окно. Прошелся по мягкому паласу, вспомнив вдруг, что ведь во всем доме — сплошные паласы, нигде нет открытого пола. Но тут же и подумал: палас-то, наверное, дешевле паркета будет, того самого дубового, букового или иного, какой почти во всяком московском доме.
Теплый прием, оказанный ему здесь, как видно, сделал свое дело: теперь ему хотелось думать о Кнауэрах только хорошее. Повертел краник у батареи водяного отопления, подивившись, что он легко вертится и, самое главное, включается на любую температуру, какая нужна. И в умывальнике кран горячей воды работал так же, легко и точно выпуская воду нужной температуры. Сопоставляя все это с тем, что было у него дома, он разделся и забрался под пуховую перину, горой лежавшую на кровати. Поухмылялся, засыпая, что перину надо бы вроде не на себя, а под себя. Но Луиза сказала «укроешься периной»…
Ему показалось, что только закрыл глаза, как услышал стук в дверь.
— Александр Сергеич! — пела за дверью Луиза. — Пора вставать.
Глянул на часы — прошел точно один час. Обругав немецкую пунктуальность, начал одеваться.
Наскоро побрившись, вышел в центральный холл, увидел на столе чашки и миски.
— Когда мы были в Костроме, я говорила, что у нас вы будете голодать. — Луиза бегала из кухни к столу и обратно. — Но вы не бойтесь… Чувствуйте себя, как дома…
Он вспомнил, что и верно, было такое. Сидели за столом, по-русскому обычаю заставленным так, что уж больше и места не было, а мать все раздвигала тарелки, пытаясь пристроить еще хоть одну. Луиза тогда спрашивала: сколько же будет людей за столом? Александр ответил, что они только и будут. И Луиза сказала: у нас вы будете голодать. Он пропустил мимо ушей ту фразу, считая ее сказанной просто так, к слову, и теперь испугался, что Луиза все время будет беспокоиться, не мало ли ему еды, и счел нужным успокоить:
— Так это хорошо — не разъедаться-то, а то вон уж, — и погладил себя по наметившемуся под ремнем брюшку. Ему трудно было называть пожилую женщину просто по имени, без отчества, но у немцев величать не принято, и он заставил себя выговорить: — Луиза, сейчас тот случай, когда лучше, чтобы я не чувствовал себя, как дома. Мне хочется понять, как вы тут живете.