Тимонин посмотрел в угол, где навзничь, с руками на животе, как покойник, лежал старший лейтенант, и вдруг остро пожалел его: это как же воевать, если заранее любить немца? И снова вспомнил сорок первый год, когда при виде немцев было больше недоумения, чем злости. Все казалось: под этими рогатыми касками и мышиными мундирами — обычные рабочие да крестьянские парни, которых обманули, запугали, погнали воевать. Не было нетерпеливой готовности убивать их, хотелось разъяснять, что они не туда стреляют. Сколько людей полегло от такого, сосчитать бы?! Не сразу поняли: чтобы побеждать, надо научиться люто ненавидеть. Научились. Сами же немцы своей бесчеловечностью и помогли избавиться от благодушия.
Но кому-то всю войну непозволительно было такое избавление. Кто-то и на самом лютом ветру должен был оставаться вроде как хранителем огня. И может быть, им-то и было труднее всего.
За стеной, где сидел радист, послышался приглушенный говорок, и почти сразу же громкий требовательный голос:
— Товарищ капитан, первый вызывает.
В трубке хрипел, пробивался сквозь шорохи и свисты встревоженный голос майора Авотина:
— Надо поторопиться. Утром дорога должна быть безопасной, понял?
— Так точно!
— Что «так точно»? Я говорю: к утру все надо сделать. Из дома не должно быть ни одного выстрела.
— Задача ясна.
— Ни одного, понял? Дорога должна быть открыта. Нужна будет дорога. Понятно тебе?
Майор повторялся, и это ясней ясного говорило, что утром по дороге пойдут свежие войска. Всего скорей, будут вводиться в прорыв новые части. И немалые, раз они заполнят все дороги. Ясно, что все, иначе бы обошли. Значит, и по тем, другим дорогам, тоже пойдут войска.
— Слушай, старшой, поторопились мы с Куртом-то, — сказал он, выходя из закутка радиста.
Карманов не ответил, должно быть, спал. Постояв возле него, Тимонин махнул рукой: все равно теперь уже не вернешь Курта. И шагнул к двери, вышел во двор. Морозец к утру еще усилился, но где ему было до русских морозов, — не хватал за лицо, только освежал. Луна переползла довольно далеко, и городок, как-то по-другому перекошенный тенями, выглядел совсем иным, незнакомым.
В глубине улицы промелькнули тени, затем послышались перестуки сапог и к штабу вышел Соснин с двумя разведчиками.
— Прошли? — спросил Тимонин.
— Там уж они, все в порядке.
— Н-да, все в порядке…
От замка донесся короткий треск автоматной очереди. Совершенно ясно было, что стреляли за стенами, так глухо, еле слышно, прозвучала эта очередь. Затем еще одна, такая же короткая, в три-четыре патрона. Тимонин и Соснин перебежали за соседний дом, откуда был виден замок. Темная громада его высилась за полем, и ни одна ракета не всплеснулась над ним. Ни одна.
— Ну гады! — выругался Тимонин.
— Погоди, — попытался успокоить его Соснин. — Еще ничего не известно.
— Да все ясно: кокнули того немца и немчонка тоже.
Не верил он в эту затею с парламентерами, а вот теперь понимал: в глубине души все-таки надеялся на чудо. Чуда не произошло, на войне чудес не бывает. Только кровью добывается победа, только кровью…
Справа от замка светлело небо, чистое, без облачка. День обещал быть солнечным и теплым. А это значит, что ледяная корка быстро просядет и славянам придется бежать через протаявшее поле. И ползти по снежной жиже. И сколько их не доползет, навсегда останется здесь?!
Он пнул ледышку, подвернувшуюся под ногу, и выругался.
— Не психуй, комбат, — сказал Соснин, — не все еще потеряно.
— Жалко, что не выгорело с немцем, — сказал Тимонин. — Приказ получен: к утру выбить их. К утру. А утро — вот оно.
Он посмотрел на черный куб замка, резко выделяющийся на фоне неба. Темно-серая муть насыщалась светом, и обледенелая гладь поля зловеще поблескивала.
— В общем так: собирай командиров рот, начальник штаба, будем ставить задачу.
Курт Штробель шагнул вслед за Францем в темную нишу калитки, и железная дверца с грохотом захлопнулась за спиной.
Они долго стояли в темноте, ждали.
— Кого ты притащил, Франц?
Голос доносился откуда-то сверху, должно быть, из одного из сводчатых окон. До окон было высоко, Штробель прикинул: даже если бы красноармейцы взорвали калитку и ворвались сюда, они все равно тут бы и полегли, расстрелянные сверху, забросанные гранатами.