— Я бы не мешала, но нам пора.
Он опять ничего не сказал, не мог, послушно пошел вслед за ней к выходу.
Трепет, с каким Луиза, да отчасти и он сам, шли к обер-бургомистру, оказался совершенно напрасным. Когда вошли в просторный зал-кабинет старой городской ратуши, навстречу из-за стола поднялся высокий, прямо-таки здоровенный человек с каким-то покорным выражением на крупном лице.
— Хайнрих Ниверт, — представился он.
Александр назвал себя, они сели за отдельный столик, на котором уже стыли неизменные чашечки кофе, и Луиза заторопилась, защебетала, стараясь представить свое общество в наилучшем виде.
Потом обер-бургомистр вручил Александру альбом с видами Ольденбурга, а Александр ему — сувенирный металлический рубль, случайно оказавшийся в кармане, и на том они расстались, вполне довольные друг другом. Особенно ликовала Луиза и всю обратную дорогу говорила Александру, что вот теперь он понял, как себя вести с официальными лицами, теперь он полностью молодец.
А еще через несколько часов Луиза проводила его к театру и с рук на руки сдала Катрин.
Катрин была хороша. Что она сделала с собой, Александр понять не мог, но изменилась неузнаваемо. Ему казалось, что от вчерашней Катрин остались только знакомый прищур больших глаз да золотисто-розовая полоска курточки на горле. Ему нравилось, что она надела эту курточку, из-за нее было ощущение, будто он собрался в театр с человеком давно знакомым, которого можно не стесняться.
Сначала Катрин показала ему театр снаружи, обвела вокруг старинного белого трехэтажного здания с колоннами и аркадами. Потом они остановились перед большой современной пристройкой, где у входа в скорбной позе стояла на невысоком постаменте бронзовая девушка, похожая на безработную, по всей видимости, балерина. За огромными стеклами, в два этажа, просматривались зазывающие красные интерьеры, раздевалка внизу, прогулочный вестибюль вверху. Люди уже толпились и наверху, и внизу, и здесь, перед входом, и по этой толпе никак нельзя было подумать, что театр не пользуется популярностью.
— Моин, моин! — сказал какой-то парень, проходя мимо, и помахал Катрин рукой.
— Моин, моин!
— Что это — пароль? — игриво спросил Александр.
— Это не переводится.
— Но ведь что-то означает?
— Просто — привет. При-ве-тик, — неожиданно добавила она по-русски.
— Вы знаете русский? — удивился он.
— Нет, не знаю. Только хочу знать. У нас группа изучающих русский язык. Вместе с Луизой.
— Вам нравится русский?
— Мне нравится русский. — Она подняла к нему глаза, полные озорного блеска. — Знаешь, говори мне «ты».
— Мы же не пили на брудершафт, — так же игриво отозвался Александр.
— А, знаю, у русских надо целоваться, чтобы говорить «ты».
И прижалась к нему, спокойно поцеловала в щеку, возле самых губ.
Он метнул глазами направо и налево. Люди проходили мимо, не обращая на них внимания.
— Ну пойдем, еще внутри надо посмотреть.
Внутри смотреть было особенно нечего. Поднявшись на второй этаж по широкой лестнице, они оказались в том самом красном вестибюле, который только что рассматривали с улицы. На стенах висели огромные рекламные фотографии, в двух местах — у стены и посередине вестибюля — хлопотали за стойками буфетчицы в белых кружевных передниках.
Публика была в основном — молодежь. Были женщины в тяжелых вечерних платьях и девчонки, одетые, как кому вздумается. Все уживалось тут, никто никому не мешал.
А зал был старый, традиционными ярусами вздымался к высокому потолку. Повсюду — пестрота ламп и лепнины. Пухленькие амурчики висели над партером, приклеенные к ложам за золоченые крылышки. И он был полон, этот зал, можно сказать, переполнен. Но тем страннее было читать в программе целую страницу благодарностей: фирме Каузельман за предоставление театру одиннадцати игральных автоматов, фирме Хортен за выставочные модели. Театр, как видно, был все же на дотации меценатов-поклонников.
Сегодня давали «Фауста», спектакль, как говорили еще вчера, ставленый и переставленный. А люди шли. Значит, стоящее? И Александр, сидя в самой середине партера, оглядывал говорливый зал и предвкушал особое зрелище.
— Ты в Москве часто ходишь в театр? — щебетала Катрин.
— Не часто, — не глядя на нее, отвечал он.
— У вас, говорят, хорошие театры.
— Говорят.
— А я так без ума. Все смотрю.
— А ты где работаешь? — спросил он и только затем вспомнил, что о таком спрашивать не принято.
— В банке.
— Банкирша, значит?
Она засмеялась, наклонилась к нему и, щекоча дыханием, ответила: