Почему так много клеветы вываливалось на Русь во все времена? Не потому ли, что мы сами поощряли это своей великой уверенностью, что грязное к чистому не пристанет, своим всепрощенчеством? Зло всегда паразитирует на добре, если чувствует свою безнаказанность. Не пора ли проснуться нашему самолюбию? Не пора ли?!
Сокровищница добродетелей интернационального общества будущего, на которое мы уповаем, — не божья благодать, она может сложиться только из того доброго, что накопил каждый народ за века своего развития. Доброго! А недоброе пусть канет в Лету, пусть отмирает и забывается. В этом мы должны отдавать себе ясный отчет. И мы должны понимать, что пропаганда и возвеличение национальных добродетелей — не национализм, а историческая необходимость. Добродетели эти в нашей истории, в наших традициях, в нас самих. Давайте же ценить их, развивать их, защищать их!..
Александр готов был повторять эти фразы, захватившие его. И чтобы не сорваться и не нагрубить самоуверенному профессору, он старался держаться поодаль от него. Ходил от дома к дому, из комнаты в комнату, трогал все эти потрескавшиеся от времени, поблекшие резные шкафы, сундуки, столы, стулья, люльки, котлы, висевшие над остывшими очагами, щипцы для головешек, изразцы печей, глиняные чашки, плошки, кружки и с горечью думал о том, что Луиза все-таки отчасти права, говоря, будто у нас нет такого. Есть, конечно, но, чтобы увидеть так вот возвеличенный крестьянский и ремесленнический быт и труд, надо еще поискать. Мы охотнее показываем туристам быт дворянский в былых дворцах, ставших музеями. Мы, провозгласившие труд первой своей святыней, вспоминая былое, почему-то чаще интересуемся жизнью нетрудовых слоев общества. Не потому ли иные наши молодые люди лучше знают такие отжившие слова, как, например, статский советник, фрейлина, гусар, чем, скажем, отнюдь не отжившие — шорник или бондарь. Ни в каком музее не увидеть, как они работали, эти шорник и бондарь, как крестьяне строили дома, копали колодцы, мастерили телеги, пахали, молотили, косили, шили обувь, пекли хлеб или, скажем, солили огурцы.
Не потому ли мы так часто ахаем по поводу культа потребительства, что маловато у нас культа труда? Человек имеющий, но не умеющий в большей чести у нашей молодежи, нежели человек умеющий, но не имеющий…
Когда миновали самый первый «входной амбар», в котором располагалась выставка, рассказывающая о приемах труда, профессор, до этого молчавший, вдруг сказал:
— Вам было интересно?
— Да, очень, — признался Александр.
— Есть чему поучиться?
— Конечно.
Это был уже другой разговор, ничуть не унижающий. Учиться всегда можно и нужно, всем у всех. Он ждал, что профессор опять заведет разговор об умном царе Питере, и готовился ответить не резко, но достаточно категорично. Но профессор о царе Питере больше не заикался, и так они и дошли до красной стоянки, перебрасываясь ничего не значащими фразами.
Луиза сидела на месте водителя, дремала, откинув голову.
— Ты куда-то ездила? — спросил Уле.
— Нет, нет, я тут сидела. Голова разболелась.
Уле посмотрел на нее внимательно: ведь видно, что ездила, машина стоит не так. Но ничего не сказал.
Было неловко от этой ее неправды, и потому, наверное, все в машине молчали. Лишь когда миновали крайние дома городка и выехали на шоссе, стрелой вонзавшееся в дальние перелески, профессор, сидевший за рулем, повернул голову к Александру.
— Вы хотели объяснить о царе Питере. Сказали: разговор долгий. Сейчас, пожалуйста.
И Александр начал рассказывать об истории России, сначала сбиваясь и путаясь. Слушали его скучающе. Но когда он заговорил о прогрессивности межнациональных контактов, все оживились. Даже Луиза, забыв, что у нее болит голова, затараторила, задыхаясь от возбуждения. И никто не заметил, что на этот раз речь идет не об одностороннем влиянии немцев, а о взаимном обогащении культур.
— О, да, — возбужденно говорил профессор. — Немцы сдержанны и расчетливы, русские — открыто щедры и эмоциональны. Мы отлично дополняем друг друга…
«Вот так, — думал Александр, — не одностороннее влияние, а взаимное обогащение. На этой основе можно пожать любую протянутую нам руку».
Вышли из машины возле дома, довольные друг другом. И ужинали с отличным красным вином, словно был праздник. И говорили весь вечер только о взаимопонимании, превращающем официальную вежливость в сердечность.
— Наш друг Александр открыл нам свое сердце! — торжественно провозгласил профессор, поднимая стакан. — И мы увидели, что русское сердце очень похоже на немецкое. За дружбу!