Выбрать главу
Now, go!" А теперь уйди. She checked me, however, as I was about to depart from her--so frozen as I was!--and added this, Я хотела было уйти - так замерли во мне все чувства, - но крестная остановила меня и сказала: "Submission, self-denial, diligent work, are the preparations for a life begun with such a shadow on it. - Послушание, самоотречение, усердная работа -вот что может подготовить тебя к жизни, на которую в самом ее начале пала подобная тень. You are different from other children, Esther, because you were not born, like them, in common sinfulness and wrath. Ты не такая, как другие дети, Эстер, - потому что они рождены в узаконенном грехе и вожделении, а ты - в незаконном. You are set apart." Ты стоишь особняком. I went up to my room, and crept to bed, and laid my doll's cheek against mine wet with tears, and holding that solitary friend upon my bosom, cried myself to sleep. Я поднялась в свою комнату, забралась в постель, прижалась мокрой от слез щекой к щечке куклы и, обнимая свою единственную подругу, плакала, пока не уснула. Imperfect as my understanding of my sorrow was, I knew that I had brought no joy at any time to anybody's heart and that I was to no one upon earth what Dolly was to me. Хоть я и плохо понимала причины своего горя, мне теперь стало ясно, что никому на свете я не принесла радости и никто меня не любит так, как я люблю свою куколку. Dear, dear, to think how much time we passed alone together afterwards, and how often I repeated to the doll the story of my birthday and confided to her that I would try as hard as ever I could to repair the fault I had been born with (of which I confessedly felt guilty and yet innocent) and would strive as I grew up to be industrious, contented, and kind-hearted and to do some good to some one, and win some love to myself if I could. Подумать только, как много времени я проводила с нею после этого вечера, как часто я рассказывала ей о своем дне рождения и заверяла ее, что всеми силами попытаюсь искупить тяготеющий на мне от рождения грех (в котором покаянно считала себя без вины виноватой) и постараюсь быть всегда прилежной и добросердечной, не жаловаться на свою судьбу и по мере сил делать добро людям, а если удастся, то и заслужить чью-нибудь любовь.
I hope it is not self-indulgent to shed these tears as I think of it. Надеюсь, я не потворствую своим слабостям, если, вспоминая об этом, плачу. I am very thankful, I am very cheerful, but I cannot quite help their coming to my eyes. Я очень довольна своей жизнью, я очень бодра духом, но мне трудно удержаться. There! Ну вот!
I have wiped them away now and can go on again properly. Я вытерла глаза и могу продолжать.
I felt the distance between my godmother and myself so much more after the birthday, and felt so sensible of filling a place in her house which ought to have been empty, that I found her more difficult of approach, though I was fervently grateful to her in my heart, than ever. После этого дня я стала еще сильнее ощущать свое отчуждение от крестной и страдать оттого, что занимаю в ее доме место, которое лучше было бы не занимать, и хотя в душе я была глубоко благодарна ей, но разговаривать с нею почти не могла.
I felt in the same way towards my school companions; I felt in the same way towards Mrs. Rachael, who was a widow; and oh, towards her daughter, of whom she was proud, who came to see her once a fortnight! То же самое я чувствовала по отношению к своим школьным подругам, то же - к миссис Рейчел и особенно - к ее дочери, навещавшей ее два раза в месяц, - дочерью миссис Рейчел (она была вдовой) очень гордилась!
I was very retired and quiet, and tried to be very diligent. Я стала очень замкнутой и молчаливой и старалась быть как можно прилежнее.
One sunny afternoon when I had come home from school with my books and portfolio, watching my long shadow at my side, and as I was gliding upstairs to my room as usual, my godmother looked out of the parlour-door and called me back. Как-то раз в солнечный день, когда я вернулась из школы с книжками в сумке и, глядя на свою длинную тень, стала, как всегда, тихонько подниматься наверх, к себе в комнату, крестная выглянула из гостиной и позвала меня.
Sitting with her, I found-- which was very unusual indeed--a stranger. A portly, important- looking gentleman, dressed all in black, with a white cravat, large gold watch seals, a pair of gold eye-glasses, and a large seal-ring upon his little finger. Я увидела, что у нее сидит какой-то незнакомый человек, - а незнакомые люди заходили к нам очень редко, - представительный важный джентльмен в черном костюме и белом галстуке; на мизинце у него был толстый перстень-печать, на часовой цепочке - большие золотые брелоки, а в руках очки в золотой оправе.
"This," said my godmother in an undertone, "is the child." - Вот она, эта девочка, - сказала крестная вполголоса.
Then she said in her naturally stern way of speaking, "This is Esther, sir." Затем проговорила, как всегда, суровым тоном: -Это Эстер, сэр.
The gentleman put up his eye-glasses to look at me and said, Джентльмен надел очки, чтобы получше меня рассмотреть, и сказал:
"Come here, my dear!" - Подойдите, милая.
He shook hands with me and asked me to take off my bonnet, looking at me all the while.