— Да, это жуткая прогулка, — заметил Комов, — но скажите мне, каким образом случилось, что в Америке, стране чудес техники, рядом с многомиллионными городами уживаются эти дикари? Ведь это ненормально. Значит на свете не все благополучно, и эти дикари — протест, искание, все то же томление духа, которое приводит одних к самоубийству, других к наркотикам или «адамизму». Знаете, — закончила он, — меня очень тянет побывать в этом парке, в котором можно видеть первобытного адамита и над которым жужжит современное аэро.
— Ну что же, сейчас мы и отправимся туда, — сказала Чарская.
Она захватила с собой от жары складной электровентилятор, который был не больше апельсина, и они быстро направилась к станции подвесной дороги.
— Может быть, полетим туда? — предложил Комов.
— Отлично, — ответила она, — дойдем только до линии Е и вызовем из ангара Компании «Воздушный Путь» аэрокэб.
Через десять минут они уже были высоко над землей, весело смеялись, но говорить им не удалось из-за шума воздушных винтов и ворчания мотора.
Описав над парком круг, аэрокэб спустился на небольшой поляне.
Комов и Чарская были радостно настроены и много говорили о своей далекой родине.
Незаметно во время прогулки по парку она рассказала кое-что о своей прежней жизни.
— Родилась я в России или, вернее, в Польше, — говорила Чарская. — Мои родители владели около Варшавы довольно большим имением. После пожара, который уничтожил всю нашу усадьбу, мы поехали в Америку, куда давно нас звали наши родственники со стороны матери. Мне тогда было еще только восемь лет. Я быстро выучилась новому для меня языку и довольно хорошо окончила школу.
Следующий раз я приехала в Россию уже молодой девушкой, полной самых светлых надежд и ожиданий. Как я радовалась возможности дышать воздухом моей некогда многострадальной родины, говорить на моем родном языке. Мне все нравилось тогда — и цветные костюмы наших крестьян, и строгие башни костелов, и родные поля с сочной зеленью… Несколько лет я была очень счастлива… Мне так улыбалась жизнь и все это было словно сладкий сон. Почему-то судьбе угодно было разрушить мое счастье, и я уехала обратно в Америку, полуживая от горя и страданья. Но из гордости или, если хотите, упрямства я решила взять себя в руки, быть выше своей личной скорби, и вот я усердно изучаю физику и химию, так что даже сам профессор Уэй заметил меня. А после, по его рекомендации, я поступила на завод Арктической Компании, где я очень довольна своей работой… и мной, кажется, довольны, — добавила она, мило улыбаясь.
— У каждого человека, — сказал задумчиво Комов, — кроме личного горя, должно быть и личное счастье: судьба или случай прихотливо и неожиданно соединяют скорбь и радость.
Они повернули в одну из боковых аллей и некоторое время шли молча, изредка поглядывая украдкой друг на друга.
— Я сейчас тоже вспомнил свои юношеские годы; все это кажется уже бесконечно далеким, — заговорил Комов, понемногу увлекаясь своими воспоминаниями.
Больше всего я любил выезжать в открытое море на рыбную ловлю. Отец мой имел рыбные промыслы на восточном берегу Каспийского моря. Но я мало принимал в деле этом участия, я предпочитал или наблюдать за полетами чаек или просто смотреть на кудрявые барашки волн. И часто я ощущал вокруг себя какую-то великую тайну, смущенный и взволнованный. Я многим обязан морю. Оно дало мне также здоровье, которое очень пригодилось впоследствии, когда надвинулись дни испытаний, неизбежных в жизни каждого.
— Когда я уже кончал Инженерный Институт в Ташкенте, — продолжал он, — я сильно увлекся одной девушкой. Но это очень редкое счастье — встретить родную душу, которая зазвучала бы в ответ вашей. Не скрою, я долго не мог залечить свои сердечные раны. Занятия инженерными науками дали мне некоторое забвение, и по окончании института я сейчас же решил уехать. Отец помог мне осуществить мое давнишнее желание — посетить Индию.