Не, ну, надо же, какое диво дивное: бабка Люся, такая чутьистая на вино и табак (невестке, Мишкиной маме, постоянно закладывает насчет запаха Мишкиного папу, собственного сыночка, любименького, но — склонного к загулам и бытовому пьянству), а на этот раз ничего не заметила! Только засмеялась хрипло, как закашлялась, да прижала больно, когда обнимала. Старая, а ведь сильная, даром что вся будто плесенью пропиталась! Мишка наморщил нос от запаха странной какой-то гнили, кухонной, что ли?.. — аж голова кругом пошла, словно от морской болезни, однако ничего такого не сказал, потерпеть нетрудно, да и дело секундное — бабушку обнять. Старая стала, жалко ее.
Что за чума!? — Вроде бы не пил ничего 'градусного', и недосыпа в нем нет, и уставать вроде как не с чего, а все вокруг какое-то не такое, тусклое, словно сквозь туман… Например, еще в электричке, всю вторую половину пути жрать хотел изо всех сил, даже сквозь сон мечталось навернуть домашнего супу, но вот он дома, а что ел на ужин, чем предки угощали — не помнит. Вроде ел, а вроде и как-то так… То ли вкусное, то ли не очень — ни на тарелке, ни в животе, ни в памяти ничего не осело. Столько готовился рассказывать предкам, даже репетировал, чтобы не перепутать — о чем можно говорить, а о чем нет — и вот на тебе! Будто бы весь вечер болтал о чем-то, весь вечер слушали его — все словно сквозняком из башки выдуло… Все как через сонную одурь. Перегрелся, не иначе, хотя с чего бы? Душно было в электричке, но оно только поначалу… Может, это ему от выкуренной наспех сигареты в голову так ударило, что даже память и аппетит отшибло? Если бы в сигарету что-то такое было подмешано из дурерасширяющего… — но нет, ничего 'такого' там не было, он знает по чужому, правда, опыту: он бы тогда после 'шмали' наоборот чавкал в три горла, и наесться бы не мог. Может, все-таки, недосыпы трех последних дней накопились? Да, правильно говорят: 'старость — не радость', шестнадцать лет — не шутки, силы уже не те, пора бросать курение и ночные посиделки. Вот, елки-зеленые, приехал, называется… Спросить их, что ли — почему не звонили ему столько времени? От Надьки вообще ни одной эсэмэс-ки… И в ВК она давненько не обновлялась… Ладно, утро вечера мудренее. Мишка лежал, подогнув ноги, ворочался в 'гостиной', на коротком 'гостевом' диванчике, из которого вырос еще в позапрошлом году. Он теперь всегда на нем спит, когда из интерната на побывку приезжает. Предки у себя в родительской-спальной комнате давно дрыхнут, небось, только почему-то без храпа. И бабка на диво приутихла… Сколько себя помнил Мишка — бабка всегда в суете бытовой: до самой ночи шныряет по дому, шуршит, подметает, посудой гремит, ворчит, бормочет… А сегодня смирненькая… Увы, старая, по-настоящему старая стала бабка Люся.
А Мишке не спалось, и холодок под сердцем, что возник на пути от станции к дому, все не таял, не хотел таять, напротив: то и дело переходил в мелкий противный озноб. Самое главное — не думать о смерти, о том, что все люди смертны… Мишка знал: стоит лишь поддаться и начать размышления на эту тему — такая жуть прохватит, до самого утра не отпустит, хоть кричи…
Надо было что-то срочно предпринимать, чтобы отвлечься от грустного, кроме того и в туалет захотелось Мишке по малому делу; он взял со стула недочитанный сборник анекдотов 'Петька и Василий Иванович', специально захваченный на дорогу для нейтрализации ненужных мыслей и еще чего-нибудь нудного, типа ожидания в очередях, пошел, стараясь не шуметь, сквозь проходную бабкину комнату в туалет. Совмещенный с ванной санузел налево, а направо — крохотная отдельная 'светелка', иначе говоря — чуланчик без окон, бывшая Мишкина резиденция. Теперь ее Надька захватила по праву наследования, совершенно законным образом.
Свет в туалете включается изнутри, Мишка 'на автомате' нашарил и включил, с детства каждое движение отработано, прежние навыки так просто не сдаются… Ух, на свету, все-таки, немного легче, нежели во тьме. Да, мрачняк, а не санузел, у них в интернате и то как-то веселее… И раковина, и ванна с унитазом там не такие зловещие, как здесь, в гнезде родимом…
Лампочка тусклая, ватт на сорок, но у Мишки хорошее зрение, сойдет и так. Он заперся на щеколду, справил малую нужду, спустил воду — почему-то очень ржавую, аж коричневую, словно она сгнила там, в бачке, — уселся на пластмассовую унитазную крышку поверх деревянного 'хомута' и стал читать. Точнее сказать, Мишка попытался погрузиться в чтение, но анекдоты сплошь попадались тупые, абсолютно неинтересные и какие-то такие… не родные, не живые, тревожные… зловещие. Одна муть. Издалека, из комнаты послышался медленный бой электронных часов. Двенадцать раз, всего только полночь наступила. А он-то думал, что до утра уже рукой подать… Ой, как неохота возвращаться в темноту, в постель, да и сна ни в одном глазу. Мишка поймал себя на мысли, что — да: жутковато ему выходить во тьму, пусть даже из-под тусклого света… Здесь он, по крайней мере, один… хотя, по идее, от иррациональных страхов наоборот бы поближе к родным держаться… Дрянь сборничек, неумный и отстойный, какой-то утомительный. Надо же, а когда в вагоне листал — нормально катило, даже смешные попадались… Листаем дальше. А это что за…