— О том, что с Мишелем и Увалаем траблы какие-то нарисовались, дядя Вяча. Но, честно говоря, я не вполне…
— Вспомнил. И ты погоди минутку, племяшка дорогая, не сбивай, видишь — думаю. До рассвета совсем недалеко, и если сей факт нашего юного друга почти не касается, то с демоном Увалаем нужно что-то срочно решать. По рассудку и по справедливости, ежели, то ему прямая дорога в цепные кобели по замку, по этому, взамен предыдущего, кого вы Павликом обзывали. Тот убыл — этот прибыл, все на месте, все должности заняты. И людишек обычных губить перестанет, и нечистый мусор выпалывать будет, поскольку должен же он чего-то жрать, так, нет? Миша, что скажешь?
Мишка переглянулся со Светой и кивнул.
— Мы не против, лишь бы на людей не охотился… и на меня тоже.
— От! В самый корень зыришь. К главному подошли. Покамест ты здесь, в нынешней своей ипостаси, он будет охотиться на тебя по ночам, пока не погубит. И наверняка следующая ночь станет итоговой, бо Увалай не Павлик, Увалай попроворнее будет. Отсюда вывод на выбор. Или мы Увалая развоплощаем, а хранителем-сторожем при замке на троне делаем тебя, Миша…
— Нет!
— О, нет, нет, дядюшка, дорогой!
— …или определяем сторожем-императором все-таки Увалая, но тогда Мише предстоит сейчас свою судьбу выбирать, до того, как рассвет обозначится, до того, как дворец утро прокричит. Если бы не сей расклад с Увалаевым трудоустройством, так Миша мог бы думать о дальнейшем хоть неделю, хоть год, а сейчас — шалишь. Луна ждет. Минуты остались. Ну, не вполне минуты, и луна с ущербом, но с полчасика есть, врасплох не застанет. Выбор же таков, один из трех путей. Первый: я тебя оставляю нежитью при новом 'императоре'. Это недолго, это до первой же ночи, как я уже говорил…
— Только не это!
— Зачеркиваем. Второй путь: вызволяю из нежити — и останешься с нами, примешь колдовскую жизнь. Этого Жору, чушку-подлюжку мелкого — я за рога и в стойло, опять сюда определю, в прятки с Увалаем играть.
— Ха! Это уже гораздо лучше! Я за! Да, Свет? И ты не против, если я тоже приобщусь, примкну?.. — Мишка подмигнул Свете, и та улыбнулась в ответ, но только не было в ее улыбке уверенности…
Мишка обомлел, ибо иного ждал от девушки, в которую успел… колодный комочек в его груди налился дополнительной стужей… Неужели опять его обманули… обманывают… предали!.. За что!?
Дядя Вяча усмехнулся и закурил третью папиросу, а второй окурок, все так же борясь за чистоту двора, скормил коленопреклоненному Увалаю.
— Не паникуй. Никто не собирается тебя предавать, продавать, или еще чего-то… Просто — выбирая, ты знать обязан, что выбираешь. Почему на мне эти красные штаны — знаешь?
Мишка помотал головой.
— Я так и думал. Рассказываю. А ты, Света, помогай, если чего упущу. За временем я слежу, должны успеть.
Свою пояснительную лекцию дядя Вяча начал непосредственно с красных штанов. Оказывается, люди колдовского звания, дотянувшись до многих-многих сотен лет жизни — а толковые колдуны долго могут жить, веками, даже тысячелетиями, пока не сгинут или не погибнут насильственной смертью… — устают от этого. Иные, самые завихренные и руки на себя накладывают, в забубенную нежить переходят, но такое бывает исключительно редко ('Голимые мазохисты!' — это Светик встряла), остальные живут-живут и погибают. И в адовые переходят, не без этого. И в новом своем качестве тоже рано или поздно гибнут. Но и без перехода к адовым или в нежить, живя пятьсот лет, колдун или колдунья постепенно утрачивают прежние человеческие свойства души, словно бы черствеют, выцветают… Света еще молода, ей и ста двадцати еще нет…
И опять ушки у Светки заалели, от стыда за скрытый перед Мишкой возраст, как будто для него есть разница — шестьдесят или сто двадцать! Главное, чтобы воспринималась как ровесница, а оно так и есть!
Поэтому колдунья Света еще в полной мере следит за модой, за речью, за обликом, за манерами, за новостями… А дяде Вяче многое, очень многое из общечеловеческих ценностей уже не дороже окурка. Например, вспомнил случайно, как некий военный девятнадцатого века бриджи красные носил, и по мимолетной прихоти себе сотворил подобные, только ярко-алые. А мог бы и эти… бермуды… или эти… слаксы-шмаксы, там, или джинсы… Табак надоело нюхать — он его курит, но тоже надоело… Светка по крови хоть и родственница ему, но не вполне племянница, чуточку дальше, но им так легче друг друга считать-понимать, друг о друге заботиться… Света — не боец, слабая колдунья, за ней пригляд нужен, без покровительства сильных сторонников ей и трехсот лет не протянуть… Колдуны живут долго, и обрастают постепенно врагами, но не всякими, а именно теми, кто не менее силен и долговечен, ибо остальные, быстро тленные, падают во тьму времен и напрочь забываются, неотмщенные… А сильные враги остаются и досаждают… А друзья и родственники, из числа людей, постепенно умирают-вымирают… Особенно холодно бывает переживать увядание рода: сыновей-дочерей людишковых жалко, внуков тоже, до слез, а с правнуками оно как-то так уже и помягче, полуабстрактно жалеешь, а пра-пра-правнуков — и вообще уже от посторонних не отличить…