Мужчина хрипло расхохотался, заставив стоящую невдалеке Беллу вздрогнуть. Она подняла тёмные, такие характерные для Блэков глаза, и вперилась взглядом в лицо будущего родственника. Люциус едва заметно дёрнул головой, давая понять, что всё в порядке.
— Она всегда это знала.
— И выбрала меня…
Он сухо кивнул и двинулся в сторону шатров, оставив блондина стоять одного. Он задумчиво проводил бывшего сокурсника взглядом и тяжело вздохнул. К нему уже спешила Белла.
— Всё нормально? — шепнула она, нервно теребя подол платья.
— Да, конечно, — парень грустно улыбнулся и снова задел взглядом спину Долохова. — Знаешь, я так скучаю по третьему-четвёртому курсу. Я, Нарси, Джейн и Тони. Наша семья, наш дом, наша банда. Кажется, там, в воспоминаниях, осталась частичка меня.
— Лучшие из нас не возвращаются, — задумчиво пробормотала женщина. А, поймав удивлённый взгляд собеседника, весело расхохоталась. — Ничего, Люци, просто вспомнилось… Ладно, вон, народ уже собирается… кажется, тебе пора быть у алтаря.
— Не могу поверить, что сделал Долохова шафером, — буркнул он, поправляя манжеты на рукавах.
Она снова расхохоталась и он понял, что с детства именно так и представлял себе ведьму. Лукавую, яркую, непредсказуемую. Улыбнувшись, он пропустил её явно не лестные слова мимо ушей.
Он встал у арки, украшенной огромными белыми цветами и лентами; рядом с ним, по правую руку, оказался Долохов. Защёлкали колдокамеры.
— Это только ради неё, — сквозь зубы пробормотал мужчина, а, получив сдержанный кивок, замолчал.
По его преобразившемуся лицу Люциус понял, что Нарцисса здесь. Гости встали с белых лавок, украшенных теми же аляповатыми цветами, которые представительницы прекрасного пола почему-то называли изысканными. И у него перехватило дыхание.
Не принцесса, нет. Королева. Его.
Хотелось сжать её в объятиях и не отпускать, хотелось оказаться наконец-то одним, без всех этих людей, без испытывающего взгляда Антонина. Во рту как-то разом пересохло.
Клятвы, ненужные слова, слишком много ненужных слов. И так было понятно, что они до конца. Навсегда. Вместе.
И её счастливые глаза, синие-синие, и такие яркие, такие глубокие, что в них хотелось утонуть. Нет, поправлял себя Люциус, надевая на такой тонкий девичий палец золотой ободок, украшенный маленькими бриллиантами и аквамарином. Он уже утонул. Сошёл с ума, окончательно и бесповоротно. Проиграл. И как же он был рад этому проигрышу.
— Я люблю тебя, — шепнула она, осторожно поправляя фату, которая неудобно кольнула шею.
— А я тебя ещё больше, — также тихо ответил он, прикасаясь к её губам своими.
Поздравления, подарки, пожелания, всё слилось в единый калейдоскоп. В какой-то момент они остались втроём: он, Нарцисса и Антонин.
Девушка тут же кинулась обнимать друга.
— Ты пришёл, — прошептала она, утыкаясь ему в плечо.
Она понимала, что ему больно. Понимала, что использует его. Но не могла отказаться от этого.
— Конечно, принцесса, — он в последний раз вдохнул запах её волос, в последний раз глянул ей в глаза, отстранив от себя, и в последний раз поцеловал в щёку.
Он старался запомнить её такой, какой она была сейчас. Счастливой, просто безмятежно счастливой. И что-то ему подсказывало, что больше он её не увидит.
— Прощай, котёнок, — он тихо рассмеялся и посмотрел на напрягшегося Люциуса. — Береги её.
— Естественно, — бросил он.
— Кто кого ещё беречь будет, — она рассмеялась, но как-то нервно; беспокойство в её глазах убивало не хуже авады. — Уже уходишь?
— Пора, — он снова неловко обнял её и, глубоко вздохнув, аппарировал.
Она просто смотрела на то место, где до недавнего времени стоял её друг и не понимала, что чувствует. Почему-то ей стало вдруг очень грустно и одиноко. Почему-то она вдруг подумала, что больше его не увидит.
— Пойдём в дом, Нарси, — Люциус обнял свою жену за плечи и осторожно прикоснулся губами к её волосам. — Тут холодно.
***
Что так внимательно смотришь в глаза ей? Чувствуешь, как что-то переворачивается внутри, на языке вертится вопрос, нутро чует неладное? Так уж и быть, ответ на вопрос — прост. В твоем городе живут ведьмы, все так же из века в век.
Бегут чаровницы теперь не от инквизиции, а в метро. Проводят помадой по губам, всматриваясь в витрины и здороваясь теперь с начальством кокетливо и чуть хитро, не скрывая своей наглой сути. И в спину сказанное «ведьма» — теперь комплимент, никак не иначе. Сказочная персона она, живая и игривая, как сама судьба. Глянет один раз — и никогда более ты ее не забудешь, всматриваясь в спину той или иной случайной девушки.
Суть этих хитрых созданий не меняется, меняется только обертка. Теперь она яркая, аутентичная, искрится на солнце и при луне, не страшась ничего. Так искрятся из века в век глаза этих чертовок: жаждой жизни и жаждой творить в жизнь древнее колдовство семи слов и трав, древних, как мир. Девы ночи все также таинственны при луне. Все также прячут суть свою при солнечном свете, и им все также приходится отводить кошачий взгляд, когда смотрят на понравившегося человека. Беги-лети, пташка, все равно от ведьмы не уйти. Ни когда ее жгли костры, ни сейчас, когда обжигает ее разве что турка с кофе по утрам.
Времена охоты на их головы уже прошли, и ведьме теперь ничего не стоит открыть свое дело и начать продавать, распространять волшебство. И ведь она даже не будет рыжей (среди ведьм это нынче не совсем популярно) и зеленоглазой красоткой с пышными ирландскими формами, хохочущей звучно и зловеще. Ведьма — будет самой обычной девушкой из твоего двора, что питается чаем и сладостями. Или же обрядится она в черное и готику, волосы колдуньи будут поражать глубоким фиолетовым или зеленым цветом, чтобы привлечь своей индивидуальностью и, конечно, исключительностью. Девушки эти, как повелось, знают себе цену и продают теперь свою исключительность втридорога — ценой души, руки, сердца и нервов.
Но настоящее волшебство будет не снаружи, не в черной мантии или высоких берцах. Не будет его в хлопковом сером платье или накидке, не в кольцах (хотя стоит и там поискать), не в совсем простеньких амулетах, а в самой ведьме. В ухмылке ее, в том, как она смотрит на город, как говорит и поет ему и с ним.
Да, поет. Ведь ведьма обязана уметь хотя бы немного петь. Пусть она и не пытается сравниться с эстрадными певицами (пусть это делают сирены), а поет тихо, может, даже зловеще. Хрипло, звонко, низко и высоко, с эхом, заговаривая свои зелья, тасуя свои карты или бросая руны. Скалясь уверенно своим зеркалам, танцуя на чуть скрипящем паркете коммунальной квартиры или скользя сквозь ночь улиц.
Песнь ведьмы — это песнь ее города, ведь теперь он заменяет ей поля и леса, теперь его ей беречь и его опасаться. Большие города строги к юным и зрелым чаровницам, смотрят взыскательно, как и люди, и ждут настоящих, не липовых чудес, проверяя на стойкость ведьму. Знаки на стенах города — теперь ее письмена и грааль, которые ей нужно найти, узнать в них лик и дух. Слушать свой город, слушать его музыку, которая доносится из радиоприемника в такси, или из него же в любимой кофейне. Звуки автострады, пешеходные дороги, улочки, бульвары — это все ее территория, вены ее города, которые, если требуется, нужно вскрыть. Вскрыть и принести в жертву ее шальным богам, тем, кто держит за горло судьбу и фортуну, пока она творит.
Иногда ведьме может быть грустно, что шабаши теперь в более прозаичных местах, парках или скверах, где удобно смотреть на звезды и танцевать, все так же петь или записывать все в ведьмовскую книгу. Хочешь — сказкой клади на страницы чернила, хочешь — стихом или рисунком, но суть осталась все та же. Она ведьма, значит, обязана ведать, чуять, знать секреты своего города и его рассказы. А с рассветом придется вернуться домой, после гуляний снять одежду и отдаться неге комфортной квартиры, погружаясь во сны. Сны, которые бережно плетет ей её город.
Так что будь осторожен, заглядывая в глаза лукавой незнакомке.
Ведьмы в городе.