Эта скала очень вовремя попалась ему на пути. Темнота поглотила его целиком, он погрузился в бездну отчаяния.
Позже, в последний час перед закатом, Джим снова мчался на «харлее» по серым и бледно-розовым равнинам с редкими рощицами мескитовых деревьев. Вслед ему катились подгоняемые ветром, почерневшие от солнца клубки перекати-поля. В воздухе пахло железом и солью.
Он смутно помнил, как сломал кактус и высосал влагу из водянистой мякоти, но жажда не отпускала.
Поднявшись на невысокий холм, Джим сбросил газ. Внизу в двух милях впереди вдоль автострады вытянулся городок. После нескольких часов пустоты – физической и душевной – зеленые кроны деревьев казались противоестественно сочными. Джим не был уверен, что городок ему не мерещится, но все равно поехал к нему вниз по склону.
Опускались сумерки, небо окрасилось в лиловый цвет, и на его фоне вдруг возник силуэт церкви с крестом на пинакле. Джим понимал, что его состояние близко к горячечному бреду и оно лишь отчасти вызвано обезвоживанием, но, не раздумывая, свернул к церкви. Внутри он мог найти покой, а покой был нужен ему куда больше воды.
В полумиле от города Джим съехал в русло пересохшего ручья, уложил «харлей» на бок и присыпал его рыхлым песком с берега. Он решил, что легко преодолеет остаток пути пешком, но переоценил свои силы. Перед глазами все плыло, губы обгорели на солнце, сухой язык прилипал к нёбу, а в горле першило, как будто он подхватил злую лихорадку. Мышцы в ногах сводило судорогами, он шагал словно в бетонных ботинках.
По всей видимости, Джим отключился на ходу, потому что, оказавшись на кирпичных ступенях обшитой белыми досками церкви, он совершенно не помнил, как преодолел последние сотни ярдов. Рядом с двойными дверьми была привинчена медная табличка: «Святая Дева пустыни».
Когда-то он исповедовал католицизм и где-то в душе еще оставался католиком. В своей жизни Джим побывал методистом, иудеем, буддистом, баптистом, мусульманином, индуистом, даосистом и, хотя больше не отправлял обряды, все еще чувствовал связь со всеми этими религиями.
Дверь, казалось, была тяжелее, чем камень, отваленный от гроба Господня, но Джим все же смог ее открыть и вошел внутрь.
В церкви было ненамного прохладнее, чем снаружи в сумерках Мохаве. В воздухе витал сладковатый запах свечей, миро и благовоний. На Джима нахлынули воспоминания о временах, когда он был католиком. Он словно вернулся домой.
Джим окунул пальцы в кропильницу и перекрестился, потом зачерпнул прохладную воду и поднес ко рту. У воды был привкус крови. Джим в ужасе посмотрел в белую мраморную чашу, ожидая обнаружить на ее краях запекшиеся пятна, но увидел только воду и свое подрагивающее отражение. Он облизал обожженные солнцем, потрескавшиеся губы. Кровь была его.
Спустя еще какое-то время Джим осознал, что стоит на коленях, припав к ограде алтаря, и молится. Он не помнил, как туда добрался, – наверное, опять отключился.
Ветер сдул остатки дня, словно налет серой пыли, и горячая ночь навалилась на окна. Церковь освещали только лампочка в притворе, дюжина мерцающих в красных блюдцах свечей и небольшой, направленный на распятие растровый светильник.
Джим посмотрел на распятие и увидел свое лицо. Поморгал и посмотрел снова: теперь ему мерещился мертвец из универсала. Потом святой лик обрел черты его матери, отца, девочки по имени Сузи, Лизы… А затем лицо исчезло и превратилось в черный овал – точно лицо головореза, когда тот развернулся в полумраке «роадкинга», чтобы выстрелить в Джима.
Христос исчез, на кресте появился убийца. Он открыл глаза, посмотрел на Джима и улыбнулся. Затем оторвал от дерева приколоченные ноги – из одной стопы еще торчал гвоздь, во второй зияла черная дыра. Извиваясь, высвободил руки. Гвозди так и остались в ладонях. Он плавно опускался вниз – будто не под действием гравитации, а по собственной воле. Он двинулся через ограду алтаря прямо на Джима.
У того сердце выскакивало из груди, но он внушал себе, что это галлюцинация, плод воспаленного сознания, не больше.
Убийца опустился ниже и прикоснулся к его лицу мягкой, как разлагающееся мясо, и холодной, как сжиженный газ, рукой.
Джим задрожал и потерял сознание, как всякий истинно верующий после прикосновения проповедника в молельном шатре.
Комната с белеными стенами.
Узкая кровать.
Скромная и даже убогая обстановка.
За окнами ночь.
Джим приходил в себя и снова впадал в беспамятство. И всякий раз, возвращаясь на минуту, от силы на две, в сознание, он видел лицо склонившегося над ним человека. Это был мужчина лет пятидесяти, лысеющий, полноватый, с густыми бровями и приплюснутым носом.